буфете, медленно разжевывая и запивая вином жирных португальских устриц. В курительной, в удобных кожаных креслах, господа, одетые в смокинги, курили, оживленно беседуя.
В комнату вошел заведующий с двумя лакеями, тащившими предлинный свиток. Свиток оказался большой картой Европы. Лакеи повесили ее на стене.
Обращаясь к седоватым господам, усевшимся удобно на диване, заведующий объяснил с улыбкой:
– Когда война, мсье любят, чтобы была карта. В прошлую войну приходилось раз шесть менять карты. Совсем искололи булавками.
Господа гурьбой окружили карту.
В углу, на диване, лысый господин в монокле говорил седому господину с бакенбардами:
– Вчера вечером, говорят, английская эскадра отплыла по направлению к Петербургу.
Господин с бакенбардами склонился конфиденциально:
– Мой приятель, секретарь министерства внутренних дел, сказал мне вчера, – понятно, между нами, – что правительство намерено завтра объявить мобилизацию. Образуется коалиция всего культурного мира, нечто вроде нового крестового похода против большевиков. В три недели большевики будут уничтожены, и в России будет восстановлена законная власть. В Лондоне, с ведома английского и французского правительств, образовалось уже правительство из видных государственных мужей русской эмиграции. Говорят даже, будто бы… – Господин с бакенбардами склонился еще ниже и докончил уже неразборчивым шепотом.
– Что вы говорите? – полюбопытствовал лысый. – Да, да, это вполне благоразумно. Впрочем, это мое глубокое убеждение. Никогда французская промышленность не освободится от этой смуты, пока там, на востоке, будут существовать советы. Уничтожение советов, водворение порядка в России – это решительный удар нашему отечественному коммунизму, это – победа на нашем внутреннем, промышленном фронте. Во имя ее вся благоразумная Франция не остановится ни перед какими жертвами…
На дворе, по опустевшим улицам, вдогонку одинокой мотоциклетке, мчался ветер, и на ветру громадными хлопьями чудовищного снега мелькали клочья экстренных газет. На перекрестках, как призраки в клеенчатых капюшонах, неуклюже танцевали полицейские.
В типографии рабочей газеты ярко горело электричество, дребезжали линотипы, и вымазанные наборщики, как мозолистые виртуозы, громыхали пальцами по крохотным булыжникам клавиш. Размеренно подпрыгивали рычаги, подымаясь и опускаясь вниз, и зазевавшиеся буквы, как вызванные на перекличку солдаты, молниеносно становились в строй. Потом буквы, как купальщики с трамплина, стремглав бросались вниз, в бассейн с расплавленным оловом, чтобы через минуту вернуться уже цельной, органической строчкой:
«Сегодня, в двенадцать часов дня, первый транспорт»…
Буквы догоняют буквы, чтобы через минуту всплыть новей стройной строчкой:
«…оружия и амуниции, отбывший из Лиона в…»
И еще:
«…Польшу, застрял на расстоянии восьмидесяти километров от германской границы вследствие единодушной забастовки железнодорожников, отказавшихся пропустить какой бы то ни было транспорт, предназначенный для борьбы с рабочим Союзом Социалистических Советских Республик».
Точка.
– Молодцы ребята, – улыбается наборщик.
Снова мелькают пальцы по ступенькам клавиш. Снова одна за другой, вверх по канатам, по лесам рычагов, как акробаты, несутся буквы, чтобы через минуту кинуться опять головой вниз в бурлящий бассейн и вынырнуть оттуда новой, неразрывной цепью:
«В три часа дня в городе появился декрет о милитаризации железных дорог».
И сейчас же другая:
«Центральным комитетом профсоюзов объявлена на завтра всеобщая забастовка».
– Товарищ, наберите цицеро воззвание ЦК компартии к рабочим, крестьянам и солдатам.
Опять дребезжат клавиши:
«…Рабочие, крестьяне и солдаты! Компартия призывает вас всячески содействовать поражению собственной буржуазии… Эта классовая война против страны пролетарской диктатуры, против СССР – единственного отечества мирового пролетариата – должна кончиться победой трудящихся всех стран…
Создавайте нелегальные комитеты на заводах, на транспорте, в деревне и в армии…
Солдаты!
Готовьтесь превратить войну империалистическую в войну гражданскую за победу рабочих и крестьян».
У входа в типографию раздался гул голосов, топот сапог и винтовок. На лестнице, ведущей вниз, затоптались синие люди.
Полиция.
К вечеру на стенах домов всплыли красные афиши: воззвание Центрального Комитета компартии к рабочим и солдатам.
Происшествия следующего дня покатились с поистине головокружительной быстротой.
В десять часов утра на стенах Парижа появился декрет о всеобщей мобилизации. Несмотря на объявленное военное положение и на запрещение сборищ, улицы кишели возбужденной толпой, выливавшейся в шествия со злобными криками против войны. Наспех организованная патриотическая фашистская милиция силилась помочь полиции удержать город в пределах послушания. Сгоняемые стадами
