наблюдению, и уж наверняка не к тому, чтобы задавать вопросы или давать какие-то названия. В этом отношении сон представлял собой оптимальное средство. Но, опять же, с самого начала это было одной из твоих основных догм: Школа — плутовка; Девка будет лгать, отрицать очевидное, пока не получит разрешения от Школы. Потому, в конце концов ты даже перестал ее спрашивать, хотя Сны становились все более нахальными. Мысли Школы, как и каждого оформленного как учреждение божества, оставались неисповедимыми для умов отдельных людей.
Теперь ты обладал возможностью побольше вглядеться в их мысли. Возможно, что наблюдаемая тобой простая прогрессия интенсивности и длины Снов представляла собой всего лишь иллюзию, вызванную постоянной сменой фильтров твоей памяти: Сны были те же самые, но ты просыпался, помня все большую и большую их часть, помня все более выразительней. Возможно, даже — ты допускал и такую возможность — это было результатом не вмешательства Школы, но процесса приспособления твоего разума к неизвестному, точно так же как организм, систематично третируемый небольшими порциями яда, становится все более нечувствительным к нему, хотя, одновременно, делается зависимым от химического состава средства.
Но в искусственном свете искусственного дня ты не тосковал по Снам, во всяком случае — не сознательно. Говоря по правде, ты их боялся. Школа в очередной раз устраивала тебе очередную гадость, а ты не был в состоянии этому противостоять.
Они танцевали, а нестойкая материя их не-тел сворачивалась тенистыми круговоротами с окружающей вас не-жидкостью. Висящий вверху/внизу источник слабого света нерегулярно мерцал. Они окружали тебя, размываясь в ничто, и опять возникая из густого, мутного центра Онироленда. Словно ветер, который в невидимом воздухе представляет собой ничто, но подхватив с земли пыль, песок и мусор и сплетя это все в бич торнадо, принимает максимально реальное и материальное тело. Они были словно волны на трехмерной поверхности моря, словно случайные сгущения в булькающем, темном бульоне всеобщей жизни. Двое Их, трое, и вдруг двадцать, а через мгновение — уже никого; и вновь вокруг тебя плотная толпа. А представь себе существо, ограниченное
И все же — и все же. Уже после пробуждения тебя посещали подобные тени, клочки мыслей, не до конца сформированные предчувствия, вроде бы естественные для дневного мира слов: будто бы это что-то значит. Этот танец, который и не танец совсем. И Они. Будто это что-то говорят. Что это язык.
ЯЗЫК
делается
работается
естся
пьется
живется
умирается
мыслится
внимание
глаголы получают автономию
глаголы сражаются за суверенность
глаголы уже не нуждаются в нас
внимание
апеллирую к вам
подлежащие оставленных на потом дел
существительные, подвешенные в пустоте
ради Бога
давайте что-нибудь сделаем
после нас уже только частица
— Что это такое?
— Стихотворение.
— Вижу. И что он должен означать?
— Я же уничтожил ту салфетку. Откуда оно у вас? Камеры, так? Высокая четкость, ну, ну.
— Я беспокоюсь о тебе. Мне казалось, что перевод не доставляет тебе сложностей, что ты инстинктивно понимаешь специфику языка. Ты же сам говорил: это легко. Что же должно означать: «после нас уже только частица»?
Она любила вот так присаживаться на краю твоей кровати и следить за твоей работой, как ты выстукиваешь что-нибудь на компьютере, как выполняешь сложные, скомпонованные только для тебя трансляционные упражнения, или же просто размышляешь; ей нравилось быть с тобой, в этой со всех сторон замкнутой бетоном комнате с односторонними окнами объективов невидимых камер, сквозь которые могла бы секретно следить за тобой с безопасного расстояния, но этого не делала, так что явно ценила твою компанию. Она приходила, как только уходили учителя. Это она принесла тебе первый диск с записью образов из Снов. Сказала: — Переведи-ка это. Это именно она принесла тебе записи этой не-музыки. — Просто послушай. Тебе казалось, что Девка чуть ли не полюбила тебя. Лишь значительно позже ты услышал это определение: ведущий офицер.
Ты повернулся к настенному монитору, когда во второй раз она начала читать с короткой распечатки твое столь гадким образом подсмотренное стихотворение. А на мониторе все продолжался балет абстрактных форм. Наименования тематических контекстов высвечивались в верхнем поле, это называлось «сужающейся интерпретацией». Балет в неэвклидовых пространствах, символика движения в пространствах с отрицательной кривизной, философия смерти в расщепленном времени. Тебе запретили читать книги и смотреть обычные, голливудские фильмы. В Школе время никак не расщеплялось, оно все время текло вперед, а ты — в его потоке.
— …меня вообще слышишь, Пуньо?
Это было уже после первой операции.
— Я слышу твою кровь, слышу хаос твоих мыслей.
— Ты устал? Мы можем несколько притормозить. Что-то доставляет тебе больше трудностей? Только дай знать. Ты же знаешь. Все это для тебя. Мы. Я. Я жду. Если только… Что, Пуньо? Переводишь? Что это за язык?
— Язык.
— Ну почему ты ведешь себя так? Это невежливо, я с тобой разговариваю. Каждое слово приходится из тебя вытягивать. Ты невежлив, Пуньо, и учителя тоже жаловались. Как могут они тебе помочь, если не знают, понял ты тему или нет. Я тебя не понимаю, Пуньо.
Хоть раз она сказала правду. Ты выключил монитор и повернулся к Девке. Ты не смотрел людям в глаза, посему на этот раз она удивилась еще сильнее. Даже подняла брови в этом своем немом изумлении, в вопросе в ответ на вопрос.
— Скажи мне кое-что.
— Что? — наморщила она брови.
— Скажи кое-что.
