Казак с удивлением посмотрел на Хмельницкого, помолчал немного и затем проговорил с чувством:
– Спасибо тебе, добрый человек, кто бы ты не был, пан ли, казак ли, по гроб не забуду твоей услуги, вечный тебе слуга!
Потом, как бы припоминая что-то, он схватился за голову и застонал:
– Ох, горе мне!
– Что с тобою? – удивленно спросил Зиновий.
– Конь мой, конь мой! Угнали они его с собой! Верный ты мой Бурко, что я теперь буду без тебя делать!..
– Ну, это ты, друг мой, ошибаешься, – заметил Зиновий, – Бурко, верно, от них тягу дал. Я их встретил четверых, пятого коня с ними не было.
– Не было, говоришь ты?!.. – с радостью почти вскрикнул казак, схватив Хмельницкого за руку. – Не было? Ну, значит, он им не дался. А не дался, так прибежит, тотчас на мой зов откликнется.
Он поднялся на ноги, поддерживаемый Зиновием, и несколько раз пронзительно свистнул. Вдали из чащи раздалось протяжное ржание.
– Бурушко мой! – крикнул казак. – Ведь это он… Вот увидишь, тотчас прибежит.
Он свистнул еще и еще раз, и каждый раз ответное ржание слышалось ближе и ближе, наконец, пронесся и топот. Бурко скакал во весь дух через поляну к своему хозяину.
– Ах ты, мой дружище! – воскликнул запорожец, обняв коня за шею, когда он перед ним остановился, фыркая и подергивая ушами. – Золотой ты мой! Цены тебе нет!
Конь весело терся о щеку запорожца своею умною мордою и с удальством потряхивал гривою.
– Добрый у тебя конь, – проговорил Зиновий, с видом знатока осматривая высокие тонкие ноги и нервную жилистую шею Бурка.
– Сам, ведь, я его выходил, выхолил, – рассказывал запорожец, усаживаясь в седле и подбирая повода. – Жеребеночком он мне еще достался. Такой он умный, все равно, что человек. А силища непомерная! В битве как-то напал на меня пеший татарин, а он как хватит его зубами за пояс, да как тряхнет головою, да бросит его о камень, у татарина и дух вон. Одна беда, задорлив больно. Вот и нынче у меня из- за него ссора началась.
– Это с Чаплинским-то? Как так? – спросил Хмельницкий.
– Да так. Мой Бурко ни за что чужому коню дороги не уступит, хоть убей его! Когда он идет, всякий конь сторонись. Едим мы с ним сегодня, а тут, как на грех, этот пан навстречу, на охоту едет. Кричит мне: 'Прочь с дороги!' Я бы своротил, да Бурко ни взад, ни вперед, шагает прямо на пана и знать ничего не хочет. Тот взбесился, хватил его по морде нагайкой, а Бурко взвился на дыбы, опустился, наклонил голову и хвать пана зубами за ногу. Рассвирепел пан, как крикнет: 'Вздернуть казака!' Я и опомниться не успел, схватили меня слуги и поволокли к дереву; сам пан с пояса веревку снял…
Лошади тронулись. Всадники ехали шагом. Запорожец молчал. Зиновий обратился к нему с вопросом.
– А ты знаешь пана Чаплинского?
– Я-то его знаю, а он меня не знает.
– Как же это так? – спросил Хмельницкий.
Запорожец вздохнул и, помолчав немного, проговорил:
Вижу я, что ты добрый человек, иначе ты бы меня от смерти не спас, да боюсь душу тебе душу тебе открыть. Коли он твой приятель, как бы чего не вышло дурного.
– Ну, ладно! – небрежно сказал Зиновий, – я до чужих дел не охотник. – А давно ты из Сечи?
– Да вот уж с неделю будет, как выехал, заезжал тут еще по делам…
– Что же у вас на Сечи слышно? – спросил Хмельницкий.
– Вам, панам, я думаю, не больно занятно слушать про наши казацкие дела, – недоверчиво ответил запорожец.
– Панам-то, может, и не занятно, да я не пан, а казак. Быть может, ты на Сечи и слыхал про Богдана Хмельницкого, так вот я сам и есть.
Казак оторопел.
– Батюшка, Богдан Михайлович! Вот привел Бог и мне тебя увидеть.
Богдан самодовольно улыбнулся.
– А что? – спросил он. – Разве слышал про меня что доброе?
– Да за последнее время, почитай, только и разговору, что про тебя.
– А что про меня говорят?
– Да вот как ты тогда две тысячи-то слишком казаков в эту Францию отправил, между ними много и наших было. С тех пор твоя и слава у нас пошла. Уж коли, говорят, он две тысячи народу поднять мог, поднимет и больше. Он самый такой человек, какого нам и надо. Богом он нам данный человек, говорят. Да и с панами ты, говорят, ладить умеешь, до самого короля доходишь.
– Ну, это, положим, и не совсем так, – вставил Богдан. – С королем я, правда, хорош, но с панами, не могу сказать, чтобы очень ладил. Да и ладить-то с ними не к чему, – прибавил он угрюмо. – Идет уже, идет день судный через дикие поля, а как придет, весь свет Божий задивится. Плохо тогда придется панам, закаются они хлопов из-за пустяков на деревья вздергивать.
