тучная, но благообразная фигура с длинными седыми усами дышала добродушием и приветливостью.
– Здорово будь, кум Богдан! – весело проговорил он, усаживая подле себя гостя, и в ту же минуту с некоторым беспокойством взглянул на пани Барабашиху. Она величественно стояла посреди горницы, сложив руки на груди.
– Эй, пани! – обратился он к ней самым ласковым голосом, – нам бы с кумом-то горилки да медку, да бражки. С дороги кум, верно, озяб.
– Озяб, ох, озяб, кум Барабаш! – лукаво проговорил Хмельницкий, с усмешкою посматривая на пани. – А у ясновельможной пани горилка чудо как хороша. Да уж если милость ваша будет, то приютите меня и на ночлег, – все так же лукаво посматривая на обоих, прибавил он.
Барабаш как будто немного смутился, а пани даже застыла от удивления. Такой дерзости она не ожидала от 'этого казака', как она за спиной его называла. Но делать было нечего. Там, где дело касалось горилки и угощения, Барабаш умел настоять на своем, а отказать в ночлеге не позволяло гостеприимство.
Пани плавно заходила по комнате, сердито шурша шелковою плахтою, то и дело поправляя выбивавшиеся из-под бархатного кораблика полуседые кудри. Она приподняла брови, сжала губы, но зато глаза метали молнии, и пан Барабаш невольно ежился за чаркою, стараясь не смотреть на сердитую хозяйку.
– Я к вам, кум, с покорнейшею просьбою, – начал Богдан. – Через четыре дня Николин день, затеваю пир, так уж не откажите пожаловать.
Пани строго посмотрела на пана, но он старательно рассматривал дно своей чарки и отвечал вполголоса:
– Приду, приду! У тебя, кум, веселые вечеринки.
Барабашиха не выдержала.
– И что вам взнудилось моего пана тащить? – проговорила она Хмельницкому. – Мой пан вам не пара, он стар и горилки пить совсем не может, все хворает.
Богдан усмехнулся и закусил ус.
– Ясновельможная пани, – отвечал он, – я за честь почту, если и вы удостоите меня своим посещением.
– Я! – задыхаясь выговорила Барабашиха. – Я? Да я и к самому пану Конецпольскому не езжу, сколько ни зовут.
– Жаль, – продолжал Богдан все в том же тоне, – тогда уж, если милость ваша будет, отпустите ко мне кума. Мы с ним по родственному повеселимся.
– Не бывать этому, не бывать! – забывшись, крикнула пани, но сейчас же стихла и холодно проговорила:
– Впрочем, это его дело, а мое бабье дело гостя принять, постель приготовить. Ваша постель готова, пан. Не угодно ли пожаловать.
Спровадив гостя она накинулась на мужа:
– И что тебе за охота знаться с этим казаком? Ты послушай, что про него говорят-то, доведет он тебя до беды.
– Не шуми, пани! – кротко успокаивал ее Барабаш. – Кум Богдан хороший человек, славный воин, веселый товарищ.
– Задаст он тебе веселья, дожидайся! Слыхала я от хлопов, что он вольницу мутит, всем исподтишка о королевской грамоте рассказывает. Ой, подведет он тебя, старина! Болтаться тебе вместе с ним на виселице!
– Молчи, жена! – грозно крикнул Барабаш, – ничего ты в этих делах не смыслишь!
– Я не смыслю! – обиделась пани. Да если б я то ничего не смыслила, то куда бы ты без меня и делся! Давай мне скорее королевскую грамоту. Барабаш вынул сложенный лист из-за пазухи и передал жене.
– Спрячь, спрячь! Оно, пожалуй, и лучше будет, – покорно проговорил он.
На другое утро Хмельницкий распрощался с кумом и его женою и отправился к другому своему знакомому, переяславскому полковнику Кречовскому.
Пан Кречовский, еще не старый человек, принял Богдана чрезвычайно ласково.
– Спасибо, пан Богдан, что навестил. Я уже собирался было посылать за тобою, – сказал он, вводя Хмельницкого в роскошно убранную комнату: стены скрывались под шелком и бархатом, в поставцах стояло множество золотой и серебряной посуды, на полу лежали мягкие ковры, по углам и стенам красовалось дорогое оружие. Пан Кречовский изо всех сил тянулся за богатою шляхтою, и в его гордом шляхетском сердце таился непочатый угол честолюбия. Он метил очень высоко и постоянно чувствовал себя обиженным, так как мечты его не осуществлялись и наполовину. В Хмельницком он чуял силу и рассчитывал, хотя этим путем, хотя дружбою с казацкою вольницею добиться высокого положения.
– А что нового? – спросил Хмельницкий, усаживаясь вместе с хозяином за роскошную закуску, поданную одним из хлопов в нарядном кафтане яркого цвета.
Пан сделал знак и слуга удалился.
– Видишь ли что, друже, – понизив голос, стал говорить пан Кречовский, – коли хочешь дело делать, начинай, а то как бы не было поздно. Больно на тебя точит зубы подстароста чигиринский, не попадись в его лапы.
– Знаю, брат, знаю! Да только сделать-то ничего не могу. Надо мне королевскую грамоту в руках иметь.
– Зачем тебе грамота? – спросил Кречовский, – тебе казаки и так доверяют.
