захотим. Так что подкинул вам темочку для размышлений. Лично мне на старости лет хочется следовать принципу «каждому по потребностям». К тому же нам торжественно пообещали, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Я этого хочу сейчас. А вы, Борис Семенович?
Туриев слушал Зубрицкого и понимал, что тот набивает себе и Линскому цену. Что сказать в ответ? Снова прибегнуть к внушению той мысли, что никуда они не денутся?
— Допустим, ваш план удался. — Борис заметил, как напрягся Зубрицкий, прислушиваясь. — Однако вы обречены. Ну, ушли отсюда, вынесли все, что смогли, а дальше? Ведь на вас будет объявлен всесоюзный розыск, вы не сможете выехать из Пригорска: ваши портреты развесят по всему городу, на всех железнодорожных станциях и аэропортах. Вы будете лишены возможности шага ступить без контроля за вами. Так что не пытайтесь тешить себя. И еще я убежден в том, что вы имеете какое-то веское основание для выбора именно сегодняшнего нашего маршрута. Если бы вы не были уверены в успехе, — пошли бы каким-нибудь другим путем. Может, раскроете свои карты до конца? Или я ошибаюсь?
— Что вы? Наши следователи никогда не ошибаются, никогда не заблуждаются, никогда не отказываются от своих версий. Они всегда правы. Вы не представляете исключения, Борис Семенович, — подчеркнуто вежливо резюмировал Зубрицкий, — вас озарила исключительная по глубине догадка. Не для того мы лазили годы и годы по этим пещерам, чтобы в самый решающий момент ошибиться. Правда и то, что без вас нам не справиться. Другое дело, как сложится ваша дальнейшая судьба.
Я заманил вас сюда, вовсе не для того, чтобы расправиться с вами. Но и не для того, чтобы вы торжествовали победу. Зубрицкий показал в улыбке свои великолепные зубы. — Надеюсь, праздновать будем вместе.
Борис излишне медленно вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил, с удовольствием затянулся.
— Демонстрируете олимпийское спокойствие? Браво, браво, — Зубрицкий беззвучно захлопал в ладоши, — выдержке следователя можно только позавидовать. Сейчас мы пойдем дальше. Группу замыкать будете вы. Не надеюсь на благоразумие Левы, у него ярко выраженный холерический темперамент. — Зубрицкий строго взглянул на Линского, тот что-то пробормотал. — Что, что? — Зубрицкий слегка склонил голову к Льву Борисовичу. — Не доволен моим решением? Можешь дать честное слово, что случайно не выстрелишь в спину Туриеву? Милый Лева, я тебе верю, но все-таки пистолет отдай мне: ведь можно обернуться и пустить пулю в лоб тому, кто идет сзади, — с ехидцей заключил Георгий Николаевич. — Вперед!
Вошли в наклонную галерею. Через несколько метров Борис почувствовал прикосновение легкого ветерка, приятно холодившего лицо. — Георгий Николаевич! — крикнул он. — Откуда поступает сюда воздух?
Зубрицкий и Линский остановились, поджидая Туриева.
— Поглядите! — Зубрицкий направил луч фонаря на потолок. — Видите овальные отверстия? Мне удалось обнаружить их выходы на поверхности плато. Так что я могу с полной уверенностью заявить, что мы сейчас находимся примерно в ста метрах от мазара. Эта выработка — одно из ответвлений, ведущих к пещере, где Ахмедка видел меня и Стехова. Кстати, о лесничем. Вы о нем ни разу меня не спросили. Ему крупно повезло: сумел ускользнуть из Батуми в Турцию. Встретился я с одним человеком во время войны, он мне сказал. В сорок девятом году Стехов умер.
— Тоже «один человек сказал»?
— Представьте, прочитал в статье известного нашего журналиста. В ней говорилось о зверином оскале русских эмигрантов, упоминался и Стехов.
— Известие не огорчило вас?
— Нет, ведь ушел самый главный хранитель загадки Скалистого плато. Хотя… Разве он смог бы мне помешать, живи на свете? Судьба распорядилась по-своему… Нас ожидает полость, загроможденная глыбами. Прошу вас держаться предельно близко к Линскому, идти шаг в шаг, как по минному полю.
Зубрицкий нырнул в проем.
Узкая тропа петляет между рваными блоками известняка.
Потолок то спускается почти до головы, то теряется где-то далеко наверху.
Дикий камень, мертвый, поросший темным лишайником, испещрен неровными линиями изломов. Свисающие плиты заставляют втягивать голову в плечи. Медленное передвижение между нагроможденными, зловещими в своем покое глыбами кажется бесконечным.
Вышли на свободную площадку, миновали прямоугольное отверстие в стене, очутились в помещении, вырубленном в толще мрамора.
Камень нежно-бежевого цвета отвечает на лучи фонарей сверканием кристаллов. По обеим сторонам прохода — столы: мраморные плиты, покоящиеся на прямоугольных тумбах из дерева. На крайнем столе разбросаны темные плитки. Туриев поднес одну из них к глазам. Обработанный сланец, плотный, гладкий, на его поверхности угадываются какие-то знаки. Борис спросил у Зубрицкого:
— Вы в этой пещере не первый раз?
— Естественно, — согласился тот, — мне кажется, здесь был учебный класс, дети писали на плитках. Обратите внимание: столы расположены друг за другом. — Зубрицкий изменил интонацию, загнусавил, подражая манере экскурсовода: — По всей вероятности, это — класс, где постигали грамоту дети златокузнецов. Существует давно надоевший журналистский штамп… Когда, к примеру, говорят о доме- музее какого-нибудь великого человека, обязательно изрекут: кажется, что на секунду вышел и сейчас войдет сюда. Не будем обижать наших уважаемых журналистов, воспользуемся их приемом в изящной словесности и скажем: можно подумать, дети вышли на большую перемену, вот-вот вернутся к своим занятиям. У меня получается, Борис Семенович?
Туриев не ответил, подумав: «Не спокойно на душе у Зубрицкого. Не может быть, чтобы не обдумывал окончательное решение».
— Получится из меня гид? — Снова спросил Георгий Николаевич.
— Готовьтесь к этой роли. Вполне вероятно, вы станете первым, кто расскажет об этом, — Борис развел руками, — туристам.
— Ишь ты! — воскликнул Линский. — Усыпляет бдительность. Какие там туристы? Какие лекции? Фиг вам! Упекут Жорика туда, где Макар телят не пас. — Подскочил, шлепнулся на стол, поморщился. — Никаких надежд на снисхождение нет. — Вытянул шею, словно принюхиваясь к Туриеву. — Можно подумать, что вы — лекарь. Не надо нас пичкать пилюлями прощения. Мы все свои лучшие годы отдали поискам заветной пещеры. Если бы, к примеру, Жорик захотел, он стал бы бо-о-льшим начальником, но тайна Скалистого плато держала его в пределах благоразумия. Несмотря на свою весьма и весьма добропорядочную анкету, Жорик не рвался по лестнице карьеризма.
— Анкета-то липовая, — спокойно сказал Туриев.
— Кто бы знал? — Обиженно вставил Зубрицкий. — По бумагам я очень даже хороший работник, награжден медалью, неоднократно поощрялся, патриот, внесший значительную сумму в Фонд обороны. Мне предлагали даже в партию заявление подать — подходил по всем статьям. Дважды избирался депутатом городского Совета. Правда, моя обязанность депутата заключалась в голосовании за уже принятое власть предержащими решение, но так поступают все слуги народа, милейший.
— Не хотелось мне бередить ваши раны, — Туриев ушел от навязываемого спора, — но придется. Ваш родной брат, Савелий Зубрицкий, сказал Дроздовой, что мать скончалась в шестнадцатом году. Следовательно, байка о наследстве, оставленном вам мифическим зубным техником, отпадает. Родились вы не на Украине, а в Заволжске. Ваша биография достаточно интересна, чтобы написать авантюрный роман.
— Что я и сделаю, когда меня отправят в места не столь отдаленные. Расскажу-ка о том, что произошло после расставания с лесничим. Итак, я получил от него паспорт… В Пригорске на вокзале спровоцировал драку… Получил срок. Отсидел на строительстве канала. Освободился. Известный в наших кругах в те времена мошенник убрал на справке о моем освобождении две буковки из фамилии. Из Базарова я превратился в Зарова. Получил новый паспорт. В нужное время вышел на Рейкенау. Он мне дал все, что надо. Плюс пятьдесят тысяч. Вскоре — война. В сорок третьем меня осенило: а не внести ли деньги в фонд Обороны? Внес. Прославился. Стал известной личностью.
— Утверждались, так сказать.
