– Э, была… Любила она не вас, и не вы взяли на себя сожжение флага.
– Виктор взял. Его пристрелили первым, – мрачно объяснил Курганов.
– Так-то вот, Федя. У женщины любимого человека убили, который к тому же взял на себя ее преступление. К вам она может отнестись с большой нелюбовью. Вы ведь живы. Может, не случайно именно она приказала разгромить магазин. Может, знала, что владельцы его – вы?
Настроение приятелей резко ухудшилось. Они молча наблюдали, как Шлоссер поедал горячие сосиски, поджаренные в спирту.
– Неужели Инка способна на такое? – растерянно повторял Веня.
– Похоже, Вилли прав. Никакая она нам не подруга. Придется воевать, – согласился Курганов, кляня себя за то, что поддался веселью.
– Что же нам делать? – вопрошал Веня Шлоссера.
– Отсидеться здесь несколько деньков. Оружие спрятать и ехать в Баден-Баден. Завтра газеты поднимут шумиху. Ваша Инесса попадет в центр внимания. Думаю, ее это не обрадует. А Доменик Порте публичности не допускает. В Россию тоже дамочке ехать не резон. Может попасть мужу под горячую руку. Самое милое дело – отсидеться в тихом стариковском Баден-Бадене. Опять же казино под боком, так что, ребятишки, готовьтесь в обратную дорогу. Дня через три. Когда полиция успокоится.
В своих предположениях Шлоссер оказался недалек от истины. На следующий день вечерние газеты вышли с сенсационными заголовками и фотографиями Инессы. На некоторых рядом с ней был запечатлен Веня, но его лицо, к счастью, заслонял букет маков. Всюду писалось о террористическом акте, совершенном арабскими террористами под предводительством духовного наставника. В доказательство этой версии публиковалась фотография Шлоссера в тюрбане и с окладистой бородой, картинно возвышавшегося над толпой на набережной Круазетт. В репортажах расхваливались на все лады умелые действия французских полицейских, в считанные секунды разоруживших террористов. Но при этом нигде не упоминалось ни о людях Доменика Порте, ни о нем самом. Порте после скандала моментально исчез, и дам в отель «Эрмитаж» сопровождали полицейские.
Инесса не сомневалась, что все подстроено Манукаловым, поэтому, как только они остались с Галиной в номере одни, набрала московский телефон и срывающимся голосом закричала в трубку:
– В меня только что стреляли в Каннах! Подонок! Это ты организовал покушение?! Можешь уволить своих мудаков, я – цела и невредима!
В ответ обалдевший спросонья Манукалов попытался что-то говорить, но Инесса не желала слушать. Она истерично рыдала и посылала мужу всевозможные проклятия. Галина насильно вырвала из ее рук трубку и принялась извиняться за истерику Инессы.
– Не оставляйте ее одну. Я утром займусь этим делом. Попытайтесь объяснить, что подозревать меня – просто глупо. У меня нет никаких оснований, чтобы желать смерти жене.
Галина уложила Инессу в постель. Та потребовала коньяк и стала пить его из стакана, как воду.
– Подонок, – твердила она. – Всю жизнь выслеживал меня и вот добился своего…
– Ты о чем? – участливо спросила Галина, понимая, что Инессе необходимо выговориться.
– О Викторе… ах, ты же не знаешь! Это тот человек, который взял на себя мою вину. Его уговорил Манукалов. Я же во время Олимпиады сожгла советский флаг. Теперь за это полагается орден, а тогда грозило двенадцать лет тюрьмы. Манукалов влюбился в меня во время допросов. Скотина! Иезуит проклятый. Пронюхал, что у нас роман с Виктором, и стал на него давить. Призывал совершить благородный поступок, приводил примеры из классики. Я тогда не представляла, до какой степени меня любит Виктор. На очной ставке просила не идти на поводу у Манукалова. Но Виктор был непреклонен. Все взял на себя и еще ребят выгораживал… Представляешь, как радовался Манукалов! Он уже тогда задумал вытащить меня из этой истории и жениться. А Виктору все пел про благородство и про высокие чувства.
Отпустили меня прямо из зала суда, дав условно два года. А их – по этапу. Больше всех, конечно, получил Виктор – двенадцать лет.
Не успела прийти в себя, как вдруг раздается звонок. Мама с дрожью в голосе сообщает, что звонит Манукалов. Я его тогда уже насквозь видела. Знала, не отцепится. И в самом деле пригласил в ресторан отметить мое освобождение. Пришлось согласиться. Я же была в его руках. Он мог мною играть, как удав с кроликом.
Помнишь, был в Столешниках такой маленький уютный ресторанчик «Раздан»?
– А как же! – оживилась. Галина. – Круглый такой, без музыки! Там отлично делали шашлык по- карски.
– Вот туда-то и потащил. На закуски денег не пожалел. Я до этого так никогда не гуляла. Коньяк, шампанское… представляешь, каково это после пяти месяцев следственного изолятора? Но, как сейчас помню – кусок в горло не лез. Посмотрю на Манукалова, вспомню, как над ребятами издевался, и слезы сами наворачивались. А он вдруг про свои чувства принялся рассказывать. Да еще таким тоном, словно я сама за это перед ним виновата. Оказывается, спасая меня, рисковал карьерой. А то, что ни в чем не виновных ребят посадил, так они, видите ли, сами виноваты…
Инесса замолкла, борясь со спазмом, перехватившим горло. Сделала несколько глотков коньяка, закурила сигарету. Она забыла о существовании Галины, вернее, видела в ней лишь объект для душевных излияний.
– Короче, он мне про любовь, а я молчу, как дура, и сдерживаю себя, чтобы его не оскорбить. Страшно было. Времена, сама помнишь, какие были. А у меня – условный срок. Манукалову ничего не стоило уничтожить окончательно. Но он играл в благородство. Даже помог в институте восстановиться. Поневоле пришлось терпеть ухаживания. Единственное, что примиряло, так это его поведение. Не приставал, не лез под юбку, не делал никаких намеков, что, мол, пора расплатиться за полученную свободу. К этому-то я готовилась с самого начала. Но не таков оказался Манукалов. Ему хотелось завладеть моей душой, перевернуть в голове все представления о добре и зле, заставить согласиться с его взглядами на жизнь. Больше всего удивляло то, что он действительно меня любил. Трудно было поверить, что кагэбэшник, подонок, только что засудивший моих друзей, поломавший их судьбы, оказывается, не может жить без светлых чувств и заботе о любимом человеке…
Галина с большим сочувствием слушала исповедь Инессы.
