безукоризненно одетый, с непроницаемо спокойным выражением лица, Горан, видимо, чувствовал себя в этой толпе как рыба в воде.
— Господин де Воклер, вы, наверное, оказались здесь случайно и дорого бы дали, чтобы отсюда выбраться. Какими судьбами вас занесло сюда?
— Что здесь происходит? — с ужасом спросил Вальдек, напирая на слово «здесь». Но само присутствие знакомого человека, Горана, в этой толпе несказанно обрадовало и ободрило его.
— Волнуются те, кто связан с биржей, — невозмутимо ответил Горан. — Ведь первым следствием ордонансов было то, что акции упали на пять процентов.
Горан, конечно, не счёл нужным сообщить Воклеру, что третий ордонанс ударял непосредственно и по нему. Он закрывал для него возможность если и не быть избранным самому в палату, то хотя бы иметь право выбирать депутатов, которые наиболее полно представляли бы его интересы. Горан был человеком действия и отлично понимал, что Воклер ничем не может быть ему полезен. А раз так, к чему вступать с ним в лишние разговоры?
— Ну, что теперь можно сделать? Ведь всё кончено! — безнадёжно унылым голосом не то спросил, не то подтвердил Вальдек.
— Люди рассудительные находят выход из любого положения, — улыбнувшись краешком губ, ответил Горан. — Вот я и спешу, чтобы точно узнать, что происходит… Но вам не стоит оставаться здесь, вас могут и задавить. Пройдите вот сюда… — Уверенным жестом Горан раздвинул толпящихся людей, открыл дверь ближайшего подъезда. — Эта дверь выходит в проходной двор, через него вы попадёте прямо на улицу Реомюр… Желаю удачи…
Слегка прикоснувшись к шляпе, Горан скрылся в толпе, или, вернее, она его поглотила. А Воклер с удовольствием воспользовался практическим советом Горана и через несколько минут оказался, как тот и говорил, на улице Реомюр. Здесь было относительно тихо, и Вальдек облегчённо вздохнул. «Скорей, скорей к Жанне! А потом отсидеться в тишине, пока не успокоится “улица”!»
Глава двадцатая
Прощай, песня!
Люсиль сидела в гостиной г-жи де Мурье и терпеливо показывала ей сложный узор модного в то время вышивания бисером. Конечно, г-жа де Мурье не затрудняла свои глаза и руки какой-либо работой. Как все светские дамы, она предпочитала иметь целый штат вязальщиц, белошвеек, модисток, домашних портних. Но иногда она не знала, куда себя девать — так докучало ей безделье. И в выдумках, умении её занять не было равной Люсиль. Много раз, с тех пор как Люсиль стала получать «тайные» конверты со своей долей гонорара от Вальдека, она предупреждала г-жу де Мурье, что собирается её покинуть. Но г-жа де Мурье ни за что не хотела расстаться со столь изобретательной компаньонкой. Она каждый раз щедро увеличивала ей жалованье, забрасывала дорогими подарками, пускала в ход всё, чтобы только сохранить Люсиль, которая становилась ей всё необходимее с каждым днём.
Люсиль согласилась остаться, потому что служба у г-жи де Мурье давала ей относительную свободу распоряжаться своим временем. К тому же её удерживала возможность посещать театры, быть всегда в курсе театральных новостей… От работы с Воклером у неё тоже не хватило решимости отказаться, Слишком уж привлекательно было писать песни, хотя и приходилось выслушивать его глупые замечания. Радость творческого успеха была, правда, омрачена той тайной, которая его сопровождала, и зависимостью от Воклера. Заработанные песнями деньги она откладывала, не позволяя себе тратить из них ни на свои мелкие прихоти, ни на подарки родным. Только для г-на Пьера она делала исключение.
Г-жа де Мурье охотно согласилась на новые условия, поставленные Люсиль: девушке было разрешено располагать двумя свободными днями в неделю. При этом, когда Люсиль было нужно, она оставалась дома ещё и в другие дни.
— Какая вы искусница! — сказала со вздохом г-жа де Мурье. — Вот уже третий раз бисеринка у меня ложится набок и путает весь узор. А вы едва коснётесь пальцем иголки, и всё само собой укладывается как задумано. Счастливица!.
Люсиль поняла намёк хозяйки и, взяв из её рук иглу, начала распутывать нитку, образовавшую на узоре цветной комочек.
— Мадам, — доложил, входя, лакей, — к вам пожаловал маркиз Обри де Бюссон и просит вас его принять…
— Маркиз? Проси, конечно. Люсиль, взгляните, могу ли я в таком виде принять маркиза?
— Вы можете принять даже короля, если он изъявит желание вас посетить, — улыбнулась Люсиль, оглядев свою хозяйку с головы до ног.
Когда вошёл маркиз, обе женщины сидели в самых, непринуждённых позах, а г-жа де Мурье оставила как бы невзначай неубранным на кресле своё вышивание. Это тонкое изделие могло несомненно послужить ей только украшением.
— Простите, мадам де Мурье, что я предстаю перед вами незваным гостем. Только особенные причины побудили меня к этому. Но мне необходимо посоветоваться с вашим мужем. — Тут маркиз склонился в почтительном поклоне и приложился к руке г-жи де Мурье. — Мадемуазель! — И он официально поклонился Люсиль. — Каково же было моё огорчение, когда мне сказали, что господина Октава нет дома. Тогда я решился обеспокоить вас. Извините меня, повторяю, я страшно взволнован. В Париже происходят какие-то события, я не могу понять — какие, а управляющий моими домами, как на грех, отсутствует. Я даже готов заподозрить, что он отсутствует намеренно. Что-то готовится. На бирже паника, процентные бумаги упали в цене. Я понимаю, мадам, что вам всё это не интересно… Но я не знаю решительно, с кем посоветоваться. Я растерян. Как быть?! Если бы вы могли мне сказать, где я могу найти сейчас вашего мужа или хотя бы, когда вы его ждёте?
— Мой друг, я в отчаянии, но не могу вам ничем помочь… Мой муж уезжает и не сообщает мне ни куда он едет, ни когда вернётся… Может быть, к обеду. Но и этого я не знаю.
— Я ехал в карете, — продолжал взволнованный маркиз. — Должен тут же сказать, что меня никто не остановил, я не слышал никаких угроз. Но собственными ушами слышал крики в толпе, которая собирается сейчас на каждом углу: «Да здравствует Хартия!», «Долой министров!» И всё будто бы из-за того, что закрыты типографии и газеты.
— Закрыты типографии и газеты?! — вырвалось у Люсиль.
— Да, мадемуазель! Но я не обратил бы на это большого внимания, если бы не слова пожилого человека, судя по одежде, рабочего, — быть может, он даже наборщик из той типографии, которую закрыли. Знаете ли вы, что он прокричал? «Началось!» Верите ли, так и крикнул: «Началось!» И в его голосе послышались такие зловещие ноты, что мне стало страшно.
— Началось! — машинально повторила Люсиль.
— Самое ужасное, — продолжал маркиз, — что мы не знаем ни как это началось, ни когда кончится. Вы, мадемуазель, ещё так юны, вам, должно быть, непонятен мой страх… А мы?.. О, я хорошо помню, как в тысяча семьсот девяносто первом году наш король Людовик Шестнадцатый [25] вернулся в Париж. Не добровольно, о нет, мадемуазель, он бежал, и в Варенне его узнал сын содержателя почтовой станции… Он поднял тревогу, и короля задержали и доставили в Париж. Здесь он мог собственными глазами увидеть, как на стенах Парижа были намалёваны, простите, мадам, за выражение, — обратился он к г-же де Мурье, — были начертаны надписи: «Кто посмеет приветствовать короля, будет побит. Кто попытается его оскорбить, будет повешен». Так вот я спрашиваю: к чему ведут сегодняшние беспорядки? Как будет сейчас себя вести народ? Неужели опять появятся такие надписи? Неужели возможно, что король станет пленником?
Г-жа де Мурье была недовольна тем, что маркиз позволяет себе говорить так откровенно в присутствии её компаньонки. Люсиль, которой всегда был симпатичен маркиз, несмотря на его ретроградные взгляды, поняла смятение старика. Она слушала его, не перебивая, только время от времени кивала головой. Что могла она ему сказать? А г-жа де Мурье разволновалась, и Люсиль пришлось бежать за целительными нюхательными солями.
