Бийо передал эти приказы в префектуру полиции, но её начальник уклонился от выполнения приказа, ссылаясь на то, что уже поздно, и арест может быть осуществлён только завтра. Бийо был вынужден согласиться. А события 29 июля приостановили не один только замысел Бийо…
Глава двадцать четвёртая
Семья Менье
Двадцать седьмого Жак и Клеран не вернулись домой. И хотя Бабетта разумом понимала, что Жак не вернётся и сегодня, надежда не оставляла её, а вдруг муж всё-таки придёт.
Она, Люсиль и Мишель сидели за обеденным столом, который казался им зловеще пустым без главы семьи. С улицы доносились тревожащие выстрелы, то с той, то с другой стороны. И вдруг резко прозвучал пушечный выстрел.
Мать и дочь беспокойно переглянулись.
В эту минуту в дверь постучали.
К удивлению, они увидели, что на пороге стоит парикмахер Леду. Он тяжело дышал и был неузнаваем: руки его тряслись, всегда безукоризненно причёсанный и завитой парик на голове, служивший рекламой его ремеслу, был растрёпан, а аккуратно выложенные на щеках бакенбарды всклокочены.
— Катастрофа! — еле вымолвил он дрожащими губами.
— Что случилось? Где? На нашей улице? — в один голос спросили Бабетта и Люсиль.
— Может быть, ещё и не на нашей. Но катастрофы не миновать! — замогильным голосом произнёс парикмахер. — Мосье Жака нет дома?
— Нет…
— Я так и думал! Ах, какая беда! Какая беда! Ведь я пришёл с ним посоветоваться. Мадам Барбара, вы тоже можете мне дать совет. Хотя, по правде говоря, я предпочёл бы поговорить с вашим мужем… Дело, видите ли, в том, что многие уже сняли вывески, которые так или иначе могут их скомпрометировать… Вы знаете, что произошло с господином Летюве, поставщиком обуви для солдат и его королевского величества?
— Нет! Мы ничего не знаем! — ответили хором Бабетта и Люсиль.
— Ах, дорогие дамы, это ужасно! Вывеску разбили на куски, выбросили на улицу, и малые дети играли ими…
— А что с господином Летюве?..
— Его не тронули…
— Тогда это полбеды, если он остался цел, — принудив себя улыбнуться, сказала Бабетта.
— Но это ужасно! — продолжал твердить своё парикмахер. — Толпа сбила с фонтанов и лепных украшений на домах бурбонские лилии, там, где они были… — Подождав с минуту и видя, что все трое Менье относятся к его сообщению равнодушно, Леду перешёл прямо к делу: — Помогите мне, мадам, принять решение: что делать мне с моей вывеской? Ведь, как назло, я недавно заказал новую… она обошлась мне в пятьдесят франков! И какая красивая! Что делать? Что делать? Я уже снял её со своей парикмахерской и притащил домой. Но дальше? Куда мне её девать? Ведь никто не знает, что принесёт с собой завтрашний день! А между тем вам, моим соседям, хорошо известно, с какой радостью мой отец принял события тысяча семьсот восемьдесят девятого года!..
— Право, не знаю, что вам и посоветовать!
— А вы, мадемуазель Люсиль, у вас есть знакомые студенты, а они — главные зачинщики. Не знаете ли вы, что готовится, что предстоит нам пережить?
Но и Люсиль в ответ только развела руками.
Не найдя утешения ни у кого из соседей, Ашиль Леду побежал домой, перескакивая от волнения через две-три ступеньки, что было совсем несвойственно этому степенному человеку.
Дома, где его поджидала Анриетта, взволнованная не меньше, чем её злополучный супруг, он решительными шагами подошёл к вывеске, прислонённой лицевой стороной к золочёному креслу, повернул её к себе. И как перед разлукой с близким человеком — сколько ни гляди, не наглядишься, — не мог оторвать от неё взгляда.
А на вывеске красовались обведённые золотом слова: «Ашиль Леду, поставщик Двора Его Величества Карла X, преемник Шарля-Максима Леду, придворных поставщиков Бурбонов с 1785 года» — и ниже более мелкими буквами: «Парики, притирания, пудра и духи собственного изготовления».
— Я знаю, что надо сделать, — после тягостного молчания изрёк Ашиль. — Где топор?
— Ашиль! Боже мой! Что ты хочешь делать? — застонала Анриетта.
— Где топор?
— Он в кухне… но…
Ашиль, схватив вывеску, побежал в кухню, и, невзирая на вопли жены, стал бить по ней топором.
С минуту Анриетта смотрела молча на действия мужа, но понемногу она пришла в себя, и в ней заговорила рассудительная хозяйка.
— Не коли так мелко! — закричала она.
Но было поздно. Ашиль поставил топор в угол и, отирая пот со лба, в изнеможении сел на табурет.
Между тем мясник Груссо, лавка которого находилась в соседнем доме, услышав шум, возникший в квартире парикмахера, и не разобрав, в чём дело, решил, что стреляют на их улице и поспешил закрыть окна перинами и подушками.
У Бабетты сомнений не было: она должна отправиться на поиски мужа. Медлить нельзя. Только покормит Мишеля и уйдёт. Надо разузнать, где он, а может быть, и помочь ему.
— Я пойду искать отца! — сказала она дочери.
— Но и я уйду, мама, — тихо сказала Люсиль.
— Куда ты пойдёшь?
— Мама! Ты и сама была молода… Вспомни, ведь ты рассказывала нам — мне и Мишелю, — как в тысяча семьсот восемьдесят девятом ты на улице поила солдат водой. А мать у тебя была не такая, как ты. Она не могла понять своих детей, как их понимаешь ты…
Что могла возразить на это Бабетта? Увидев боль и смятение, отразившиеся на лице матери, Люсиль добавила мягко:
— Мамочка, ты не должна за меня тревожиться. Стрелять я не умею, но раненым я помогать могу.
В душе Бабетты происходила жестокая борьба. Как поступил бы Жак? Отпустил бы Люсиль? Но разве можно и какими силами её удержать! Разве не она сама рассказывала дочери о героическом поведении Жака в суровые дни 1789 года? О скромной лепте, которую и она внесла в разгром Бастилии, под пулями поднося к губам жаждущих бойцов студёную воду? Люсиль впитала в себя слишком много вольнолюбивых мыслей. Они оба с Жаком всю жизнь внушали их своим детям, и теперь эти уроки принесли свои плоды.
Бабетта опустила голову, чтобы скрыть слёзы, набежавшие на глаза. Мишель, не говоря ни слова, вскочил со своего места, отодвинул тарелку с фасолью, стоявшую перед ним на столе, и бросился к матери. Проникновенным голосом он сказал:
— Мама, отпусти Люсиль! Ведь там, где бои, — там будут раненые. Кто же им поможет, если все будут бояться? Отпусти Люсиль!
Бабетта поспешно смахнула слёзы, крепко обняла Мишеля и с трудом выговорила:
— Ты прав! Мы с тобой отпустим Люсиль! Да хранит её бог! — Благословение матери, которая редко упоминала имя бога и ещё реже призывала его на помощь, показалось Мишелю настолько странным и непривычным в её устах, что он с удивлением на неё взглянул. А Бабетта, уже овладев собой, добавила: — Возвращайся к ночи домой.
— Постараюсь, мамочка, найти себе замену, — через силу улыбнулась Люсиль.
