Девушка недоверчиво покачала головой, печально сказала:
— Ой, что-то не верится! Это раньше мне все удавалось, а теперь, когда я начала бояться, все из рук валится. Как-то не так идет, как хотелось бы…
…Чтобы согреться, они бегали по дорожкам парка, скользя и спотыкаясь на льдистых буграх, обледеневших склонах; потом, согревшись, проголодались и подкреплялись мороженым; затем колесили в метро от станции к станции, и уже поздно вечером попали на последний сеанс в кино, где молодая пара на экране в течение полутора часов выясняла отношения. Расстались они за полночь, и Люська возвращалась домой притихшая, утомленная, разочарованная. Последние дни ей все время казалось, что она поступает не так, как надо. Впервые в жизни к ней пришло большое, настоящее чувство. Его следовало удержать, сохранить. Но Люська не знала, как это делать. Советы окружающих просто раздражали ее. Холодные, чужие, чем-то вредные слова — пустое сотрясение воздуха. Люська затыкала уши, когда ей начинали советовать многознающие подруги. Она мотала головой и отвергала весь предшествующий опыт человечества, не могла она использовать этот опыт. У человечества была своя история, у нее, Люськи, — своя. И она должна была все решать сама. Решать и поступать. Но как?
Возвращаясь домой, Виктор тоже раздумывал о своих отношениях с девушкой. Но мысли его текли иначе, более уверенно и спокойно. Люська вызывала у него чувство доброй, прощающей нежности. Странный, милый человек. Рядом с ней он чувствовал себя чуть ли не богатырем: все было ему по плечу, все удавалось, не существовало преград. Как это ни смешно, маленькая, хрупкая Девочка — пятьдесят килограммов костей и немного кожи (он поддразнивал ее так) — придавала ему больше уверенности в своих силах, чем бодрые увещевания родителей и родных, Виктор знал, что должен выглядеть и поступать, как сильный, настоящий мужчина, потому что этого от него ждала маленькая, хрупкая девушка.
Нет, все было отлично! Виктор весело поддел носком ботинка рассыпчатый кусок снега: жизнь определенно устраивалась наилучшим образом.
14
Уже на третий день Янка знала, что за ней идет слежка. Слишком неумело, непрофессионально это делалось. Впервые подозрительного человека она заметила, отправляясь в булочную возле своего дома. Магазин самообслуживания был стандартным. Там всегда пахло свежевыпеченным хлебом и толпились придирчивые покупатели, приминавшие металлическим двурожьем батоны и ситнички.
Янка скептически фыркала: ведь все равно пальцы и ладони трогающих нависали над хлебом и, по мнению девушки, все это было негигиенично и неприятно… В то памятное утро она распахнула дверь своей квартиры и чуть не столкнулась нос к носу с маленьким мужчиной в каракулевой ермолке. Старик внимательно вглядывался в номер квартиры, приложив к глазам очки-пенсне.
— Вам кто-нибудь нужен? — спросила Янка.
Старичок помолчал, потом сказал:
— Нет, никак нет. Я ошибся номером. Отвернувшись от Янки, он стал медленно подниматься на следующий пролет.
Девушка посмотрела ему вслед и вприпрыжку понеслась по ступеням вниз, к выходу.
На лестничной площадке что-то задержало ее, Янка оглянулась. Старичок стоял у перил и глядел ей вслед. На этот раз он уже не прижимал очки к глазам, рука его оглаживала дерево перил. Янка вспорхнула, помчалась дальше. Она, как всегда, торопилась. Случай был незначительным, но было в нем что-то привлекшее внимание девушки. Потом, анализируя свое ощущение, она очень четко определила, что насторожило ее. Запах. В тот момент, когда она выскочила на лестничную площадку и столкнулась с неизвестным, ее поразил удивительно знакомый и неприятный запах. На нее пахнуло старой, пропитанной нафталином одеждой. Родители Янки были военные, и девочке пришлось много переезжать из одного города в другой. Запах нафталина был примечательным: когда они жили у бабушки, матери отца, этот запах был вездесущим, и Янке казалось, что он проникает даже в густые украинские борщи и свиные отбивные, которые так вкусно готовила старуха. Запах нафталина был для Янки символом детства, и поэтому любопытствующий пенсионер на лестнице врезался девушке в память. Потом она часто его видела. Он попадался в булочной, куда Янка обязательно забегала за любимыми рогаликами. Встречался на троллейбусных остановках, где Янка садилась в машину, идущую в институт. Но все это не вызывало у Янки особых волнений, пока она не встретила пенсионера возле здания института. Старичок приобретал апельсины у розничного лотка. Янке показался подозрительным его быстрый взгляд. В этом взгляде было слишком много нарочитого равнодушия и бесстрастности. “Что он путается на моей дороге?” — подумала Янка.
Слежка? За ней, за Янкой? Эта мысль сначала показалась девушке нелепой. “Кому это надо? Мало ли кому…” Идя в райком, где она работала внештатным инструктором, Янка восстанавливала в памяти приметы увиденного ею человека, приметы загадочного сыщика.
Друг или враг? Янка не знала, но мысль о слежке будоражила девушку. По своей натуре Янка была борцом, борьба и азарт пьянили ее, давали ей чувство полноты жизни. Правда, слишком ничтожен был в данном случае повод для волнения — какой-то пронафталиненный сыщик! Янка повертела головой, как бы отгоняя от себя никчемную и смешную мысль. Но почему тогда он вертится у нее под ногами? Ведь институт, где Янка училась, находился довольно далеко от дома. И случайно этого человечка туда занести не могло. А вдруг действительно случайность?
Но Янка мало верила в такую случайность. Ничтожна вероятность подобных событий. Шагая к райкому, Янка рассуждала, как ей казалось, вполне логически. Логика говорила за то, что следить за ней некому и незачем. А жизнь показывала иное, противоположное. Янка растерялась. Когда она подошла к подъезду райкома, ей так и не удалось доказать себе, что пронафталиненный сыщик — всего лишь продукт ее взволнованного воображения, что этот тип — из породы неутомимых пенсионеров, которые шныряют по всему городу и могут появиться в любой точке, в самом неожиданном месте. Случайный и пустой свидетель ее, Янкиных, похождений, казался ей и не случайным и не пустым. Так было страшнее, поэтому интереснее. Ей так хотелось.
В райкоме ее ждали неприятности. Сразу же она встретилась с Гришей Клочковым, и тот хмуро сказал:
— На ловца и Яна бежит. Ты мне нужна. Зайди часикам к шести, нужно поговорить.
В своей комнате за маленьким столом, стоящим у окна, Янка провела неприятные тридцать минут в ожидании разговора с Гришей. Она перекладывала с места на место бумаги. Написала два ответа на письма, но сердце ее все время было не на месте. Янка боялась и любила Гришу. Он представлялся ей самым правильным и самым деловым человеком в мире. Она не хотела себе признаться, что Гришина деловитость, его ум и распорядительность в сильной мере подкреплены респектабельной внешностью секретаря. От него шла спокойная, уверенная волна собственной значительности. Разговор Янки с ним мог носить два важных для девушки направления — либо секретарь предложит ей работу, о которой она давно мечтала, связанную с частыми разъездами в новые места, либо произошло что-то неприятное. Яна припомнила своего пронафталиненного сыщика и подумала, что между Гришиным вызовом и этим человеком может оказаться какая-нибудь связь. Какая именно, угадать трудно, но девушку не покидало предчувствие надвигающейся опасности.
Когда она вошла в кабинет секретаря, Клочков посмотрел, как показалось Янке, на нее с интересом и сдержанным удивлением.
— Садись, — хмуро сказал он. — Тут на тебя бумага пришла, почитай.
Янка взяла сложенный вдвое лист бумаги, явно вырванный из школьной тетради, и стала вникать в смысл отпечатанного на машинке через два интервала послания, в котором разоблачалась двойная жизнь Яны Смолич, студентки технологического института.
“А по вечерам ваш работник идеологического фронта, — писалось в этом письме, — приобретает облик совсем другого человека. Ее можно видеть в самых злачных местах города. Там, с наклеенными ресницами, в шиньоне, в расклешенных по последней моде брюках, в компании самых вульгарных
