Дождик в крапинку

все ниже к половику.

— Вот сейчас отберем дневники, узнаете…

— Ну, пусти, — просил своего мучителя Антон. — Пусти, пожалуйста. Звонок скоро.

Протащилась Краева. Покосилась на них и скорей — дальше. Пробежал Маркин. По лицу было видно — понял, в чем дело, но притворился:

— Вы чего здесь?

И шмыг мимо.

У Алеши слезы навернулись. Покраснел, а не сдавался. Антон в отличие от него уже готов был взять тряпку — все лучше, чем получить замечание в дневник, — но нежданно- негаданно пришло избавление: влетел учитель по труду Анатолий Дементьевич. Запыхавшийся, пальто расстегнуто, из портфеля торчит ручка молотка. Стянул шляпу.

— Здравствуйте, товарищи дежурные. А это что, нарушители?

— Вот, не хотят ноги вытирать, — пожаловались прыщавые.

Однако отпустили. Антон с Алешей быстрей помчались через гулкий вестибюль — к раздевалке. Успели. Проскочили па лестницу до звонка. Иначе дежурные тут бы их сцапали и сделали другую запись — об опоздании.

Из распахнутых дверей классов неслись шум, стук, топот — обычный утренний гвалт, не усмиренный появлением учителя.

Олька Лырская, новая соседка Антона, уже приготовилась к уроку, выложила на край парты учебники в обтрепанных обертках, достала чернильницу-непроливашку и ручку. С Лырской Антон сидрл всего третий день. В результате, экспериментов Антонины Ивановны он с ней оказался. Антонина Ивановна постоянно кого-то пересаживала: то, чтоб девочки сидели с мальчиками, то по алфавиту, то по росту, то неуспевающего — к отличнику, а недисциплинированного — к образцово послушному.

Антон с начала года сменил двух соседей. Сперва сидел на том же месте, что и в прошлом году, с Михеевым, потом — с Ирой Синичко. С Ирой было хорошо. Замечаний они не получали. Учились успешно. Антон решил, их совсем не рассадят. Вот было бы славно! Ира, на которую Антон прежде внимания не обращал, нравилась ему все больше. Учебники и тетради у нее были чистенькие, почерк и наклон букв — красивый, никогда она не забывала пи карандашей, ни линеек, ни ластика, а если Антон забывал что-нибудь из необходимого, Ира посмеивалась и легко, с охотой предлагала свое.

Дедушка как-то попросил его рассказать о соседке. Антон покраснел. От дедушки это не укрылось.

«А ты как себя чувствуешь? — забеспокоился он. — У тебя не жар?» — И приложил прохладную ладонь к его пылающему лбу.

«Это, наверно, я простудился», — сказал Антон.

Дедушка вроде бы поверил. Или сделал вид, что поверил. Посоветовал немедленно лечь в постель и поставить горчичники. И с тех пор Антон гадал: знает дедушка о его тайне или нет?

Но Михеев, которого перебросили к Лырской, сам не занимался и другим мешал. Отвлекал разговорами, приносил червей и пугал девчонок. И Синичку, так авали Иру в классе, срочно бросили на Пашкино перевоспитание.

А Антон очутился рядом с Лырской. Страшное невезение! Рыжая (ее прическа называлась «конский хвост»), неопрятная, с острым носом и противным гнусавым голосом, она почти все теряла, повсюду сажала кляксы, писала как курица лапой. Ей будто нравилось разводить вокруг грязь, нередко Антон замечал на страницах ее учебников и тетрадей жирные пятна.

— Подготовился небось по чтению? заквакала Лырская.

— А что? — насторожился Антон.

— А то, что напрасно. Меня должны сегодня вызвать.

Вот кого навещала Антонина Ивановна, догадался Антон.

— Дежурные в субботу относили журнал в учительскую, — рассказывала Олька, — и видели: по чтению против моей фамилии точка стоит. Я все воскресенье зубрила…

Он подумал: если вызовут обоих, то на фоне гнусавой Лырской он будет выглядеть молодцом. Конечно, нехорошо на это рассчитывать, но это действительно так.

Над коричневой, белесоватой от мела доской черно-белый портрет Менделеева. Еще три портрета на правой стене: Пушкин, Горький и Лермонтов. Под портретами, к узенькой реечке, что делила стену на две выкрашенные в разный цвет части: белую — до потолка и желтоватую — до пола, прикноплен разлинованный лист ватмана. На нем отображен ход соревнования звеньев по успеваемости. Три ряда парт — три звена. Три широких продольных полосы. Они разбиты па пять волосок поуже: от пятерки до единицы. Звено, в котором Антон, — второе. Средний ряд парт. Оно на втором месте. На первом — первое. В первом звене подобралось много отличников. А тут, как ни бейся, за других все равно не ответишь. Один Вадик Молодцов чего стоит.

А впрочем, с пересадочной чехардой все здорово запуталось: был ученик в одном звене, а его пересадили в другое. Значит, его оценки вместе с ним переходят?

Антонима Ивановна сказала: остаются в прежнем звене, потому что они — результат воспитательной работы коллектива. Да так оно и удобней, иначе не уследишь, откуда их изымать и куда приплюсовывать…

— Эй, Былеев, — окликнул его Голышок.

— Чего? — повернулся Антон.

— Проверка слуха! — Голышок захохотал.

Антон не любил подобных шуток. Что смешного? И не улыбнулся в ответ. Достал учебники, дневник.

А может быть, Лырская скрывала, что Антонина Ивановна побивала у нее? Для этого и выдумала историю с точкой в журнале?..

За субботу на парте новых надписей и рисунков не появилось. Вечером в их классе проходили занятия школы рабочей молодежи. А днем, во вторую смену, учились шестиклассники. Эти два потока и переписывались.

Когда Антон сидел с Ирочкой, на их нарте появилось: «Кто прочел — тот осел». Ирочка сказала: «Плоско». Антон ей поддакнул, не мог Ире возражать, спорить с ней. А на самом-то деле эта шутка ему нравилась. И вовсе он не считал ее плоской, напротив, хитрая ловушка: туда вошел, а назад нельзя. Прочитал, пробежал глазами — и все, уже «осел». И поделом, не читай всяких глупостей.

Здесь-то и таились главный стыд и главная тревога Антона: ему нравилось обнаруживать такого рода надписи. Конечно, если они были остроумные, веселые. Некоторые он даже заучивал наизусть.

Папе, единственному из всех, Антон в этом открылся. И папа его не ругал, понял, хотя и повторил несколько раз: «Надеюсь, сам ты парты не уродуешь?»

Жаль, всего ему рассказывать было нельзя. То, что говоришь и считаешь вполне нормальным и допустимым во дворе или в школе, дома не повторишь. Антон пробовал. С ребятами, когда дразнишься и кто-нибудь брякает что-либо невпопад, принято отвечать: «Не в склад, не в лад…», и дальше там еще разные слова. Антон как-то сказал это дедушке. Тот сначала онемел, а потом так обиделся, что даже голос у него задрожал: «Ты меня очень, очень огорчил. И я с тобой не буду разговаривать, пока ты не попросишь прощения».

За что? Антон же не сам придумал! И не предлагал дедушке действительно целоваться с коровой. Это была такая игра, правила которой известны всем. Сказал не к месту — получай в ответ.

Громыхнули крышки парт — Антон вскочил вместе со всеми.