Поразительно: как дедушка — при ого опыте и познаниях — не умел отличить основное от второстепенного. И чайный фабрикант, и сподвижник географа-путешественника лишь проясняют ситуацию с Германом. Если фабрикант — не потомок сподвижника, то и Герман к названию переулка отношения не имеет. Но это так, попутные сведения. Главное же то, что дом только по видимости необитаем, а на самом деле в нем живут. Разве не странно? Об этом и надо задумываться. Но именно эту информацию дедушка пропускает мимо ушей, отмахивается от нее при помощи самого неподходящего объяснения. Да если бы дом был «просто заколочен», туда бы уже миллион раз слазали. И все выяснили.
Может быть, стоит рассказать про лохматого медведя или бульдогов? Вряд ли это имеет смысл. Тем более не поверит.
— Я пойду, — поднялся Антон. Беседа с дедушкой зашла в тупик, и ему не терпелось показать монету во дворе. Это им не чертов палец.
— И еще… — удержал его дедушка. Перелистав книгу, достал лежавшую между страниц фотографию женщины в длинном платье. — Знаешь, кто это?
— Нет, — сказал Антон.
— Баба Лена!
Антона, уже пятившегося к двери, невольно потянуло обратно. Дедушка любовался фотографией с нежностью. На фоне как бы бархатного занавеса — красивая, молодая незнакомка. Волосы густые, черные.
— Все мы такими были, — вздохнул дедушка.
Вошла баба Таня, и дедушка фотографию поспешно пихнул между страниц, а том захлопнул.
— Ну ладно, это я так. Вспомнилось. Иди, бегай, гуляй, — сказал он.
К заборчику палисадника жалась тепло укутанная, несмотря на солнышко, Полина. К ней подступали Борька. Юлька и Минька.
Появление Антона они восприняли как прибытие свежих сил.
— Ты послушай, послушай, — захлебываясь яростью, с ходу начала натравливать его на Полину Юлька. — Она говорит, из опавших листьев потом вырастают деревья.
— Я не говоила. что выастают, — отчаянно сопротивлялась Полина, — Я говоила, листья становятся пеегноем и удобением…
— Удобением, — передразнил ее Минька.
— Да, мне мама ассказывала.
— Твоя мама… — с издевкой начал Борька.
— Я тебя удаю, — стараясь их перекричать, пригрозила Полина. — Или отца позову.
— У твоего отца пистолет фальшивый. Из фанеры.
— Непавда.
— Правда!
— А мы дядю Володю позовем, — не отступал Борька. — Он жирный. Он как твоему отцу даст — тот на крышу улетит.
Дядя Володя — Борькин сосед по квартире — был грузный, ходил тяжело, носил белые рубашки и большой портфель. Антона удивляло, что Борька похваляется его силой: ведь неповоротливый, живот, как обвислый воздушный шар; но главное, уже немолодой.
Надо было заступиться за Полину.
Но они сами изменили тактику.
— А смотри, укуталась-то, — нашел еще одно уязвимое место для издевки Минька.
— Я болела, — стала доказывать Полина.
— И сейчас, небось, болеешь, — вмешалась Юлька. — Еще нас заразишь. Сидела бы дома.
— Ты сама меня позвала, — не выдержав явной несправедливости, заплакала Полина.
В слезах ушла.
— Пожалуется, — забеспокоился Минька. Глазки его бегали. — Пойду, что ли, домой.
— Тети Жанны дома нет. А ты трус, — бросила Юлька.
— Сама ты знаешь кто?
И, притворившись оскорбленным, зашагал к флигельку.
А Юлька специально встала под Полинины открытые окна, в расчете на то, что беглянка, может быть, ее услышит. Непримиримости в Юльке не убавлялось.
— Она говорит, у них дома ни копейки нет. Ведь не может так быть? Копейка-то обязательно найдется.
Презрительно сжала губы, показывая, что по-прежнему считает себя правой.
— Конечно, найдется, — поддержал ее Борька.
Окна оставались пустыми. Но подкрасться к ним можно и незаметно. Встать за занавеской…
— Копейка не считается, — иступил в спор Антон голосом совершенно безразличным, И лицо тоже сделал безразличное, отсутствующее. — Когда так говорят, имеют ввиду, что в принципе денег нет. А если поискать, то можно и три копейки найти. И даже рубль. Моя мама часто говорит: «Нет ни копейки». А в кошельке у нее я два рубля видел.
— Твоя мать имеет право так говорить, — сказала Юлька. И хотя Антону, вернее его маме было отдано предпочтение, слова эти задели. И что его потянуло влезать в чужое препирательство? Опять ему же и досталось. — А Полинкина нет. Они недавно пианино купили. Чтоб дочка их, Полиночка, играть училась.
Юлька изобразила, как Полина присаживается и музицирует, и схватилась за живот.
— Ой, не могу, кикимора эта музыке учиться будет…
Если бы Полина это услыхала, вряд ли она сумела бы сдержаться. Наверняка выглянула бы, чтоб ответить обидчице. Значит, не подслушивала, сидела в другой комнате или на кухне.
Антон не хотел Продолжении разговора. И настроение хвалиться монетой тоже пропало… Ну их… Да они всей значимости находки и не смогли бы осознать.
Отправился домой.
В коридоре стоял свежий запах табачного дыма. Антон замер, а затем пробежал к закутку. Дверь в комнату была распахнута.
Папа лежал на тахте, вытянув ноги в коричневых, измазанных грязью ботинках. Над ним стояла баба Таня.
— Надо иметь мужество, — говорила она.
— Уйди, — невнятно просил папа.
Он был здорово небрит, и к запаху табака примешивался тот самый, отвратительный, который Антон терпеть не мог. Правда, сейчас не слишком резкий.
Папа его не сразу заметил. А увидев, протянул к нему руки.
— Антон! Я соскучился по тебе.
Сел, неловко откинул волосы со лба. Глаза воспалены, пальцы беспрестанно двигались.
— Антон, пойдем, — строго сказала бабушка.
Папа будто позабыл о них. Достал папиросы, размашисто чиркнул спичкой о коробок и закурил. Дым поплыл по комнате, сизыми разводами.
