человеческие сердца. Развивали, оттачивали параграфы-формулировки своего устава:
— Кто не пьет пива и не толстеет, тот урод!
— Кариесные рты, перхотные головы, намокшие прокладки есть первые, необходимые, обязательные признаки красоты! Признаки хорошей наследственности и утонченной породы.
Гондольский токовал, самозабвенно закатывая глаза:
— Почему нам подчиняются и будут подчиняться? Почему за нами идут и будут идти? Потому что мы — авторы и поставщики заповедей сверхнового завета. В отличие от предыдущих предводителей-пророков, не тащим упирающуюся скотину в заоблачную высь, где нет комбикормов и загаженных стойл, а позволяем жить в дерьме, питаться подножным жухлым жнивьем, испражняться под себя. Расходимся с прежними проповедниками — принципиально! Тем хотелось выглядеть красиво! Но это же смешно! Ради того, чтобы сделаться частью неувядаемого гербария, они соглашались быть приколочены гвоздями к перекрещенным планочкам в позе застывшего в полете балеруна или исполняющего «тройной тулуп» фигуриста! Стрекозы, про которую исчерпывающе сказано: «Ты распята? Это знатно! Так поди же попляши!». Жажда предстать в приукрашенном виде — комична! Парадные портреты и горделивые позы — удел невозвратного прошлого! Требовать, чтобы тебя изобразили лучше, красивше, чем ты есть — позор! Кому нужна жалкая мимикрия, фиговые листки? Наступила пора обнажения. Голой объективности. Правда в том, что каждый рано или поздно превратится в осклизлый помет, в седую паутину, в ничто. А не в алмаз и не в лазурит. Надо смыть позолоту и увидеть замаскированный ханжами лик жизни. Инвентаризировать признаки разложения и распада. Самые дальновидные уже сегодня, сейчас выпячивают худшее и подлейшее в себе. Ищут и находят гниль в окружающих. Не стесняются быть и слыть ворами, проходимцами, ублюдками. Какими по существу являются от рождения. То, что раньше считалось позорным, теперь поощряется, признано обязательным. Отбросим деспотические требования к себе, ибо они невыполнимы, отшвырнем притязания на божественную принадлежность! Не надо иллюзий! Должны согласиться: человек — чудовище. Без осознания себя таковым он не сделает следующего шага — к полной и бесповоротной деградации. Не соскользнет к вольному пикированию в средневековье, в каменный век, к палеозою и мезозою.
«Зачем, для чего к этому стремиться?» — хотелось крикнуть мне. Но, наученный накопившимся горьким опытом и остро отточенной галстучной булавкой Свободина, я помалкивал.
— Чем хуже, тем лучше, — возглашал Гондольский. — Спасти цивилизованных адамов и эмансипированных ев от физического исчезновения, от вымирания могут не завышенное самомнение и заносчивость, а решительный отказ от заблуждений. Если хотим выжить, должны устремиться не в гору, а с горы. Наперегонки! Достигнутые высоты, это очевидно, позитива не принесли. А ввергли в разочарование и кризис. Дальше карабкаться некуда. Разреженная атмосфера чревата кислородным голоданием.
Цепляться за голые скалы нет смысла. Внизу же, только гляньте, приветливо зеленеют долины, бьют родники… Это перспективнейшее, спасительное направление — назад. Соскальзывание вниз сулит массу приятностей! Дивные картины прошлого разворачиваются перед нашим взором: костры инквизиции и опустошительные средневековые набеги, а так же совсем недавние битвы, дымящие крематорские печи концлагерей и первые ядерные испытания и взрывы… Сколько подобного, освоенного, привычного, почти родного жаждет воскрешения и пеплом стучится в наши сердца…
Верховоду вторили сподвижники:
— Положить конец диктатуре высоколобых! Гнать смазливых и умничающих поганой метлой! Долой сцапавших, узурпировавших право ежеминутно смотреться без содрогания в зеркало!
Подвывали переливчатым хором:
— Могут ездить в метро и не шарахаться от ужаса при виде друг друга. А каково нам? Мы должны скрываться в персональных лимузинах. Затемнять ветровые и боковые стекла. Можем являть себя лишь на экране. Мы обязаны ради общего блага стать примером для подражания! Все должны мечтать сделаться похожими на нас.
Мерились и похвалялись недостатками, до хрипоты спорили, выявляя, у кого их больше, делились навыками: как ловчее навязать представления о своем совершенстве тем, кто не хочет его признавать. Опьяненные первыми победами, целовались двукратно и троекратно. Улюлюкали:
— Красивые живут — будто бабочки. Порхают над обстоятельствами, не различая, что внизу: лужайка или спал ка? Заняты собой и своими пируэтами. С эгоистами нечего миндальничать! И справиться с ними легко: воевать, выгрызать лучшую долю — не их стиль, им претят потасовки. Ну, а мы — не цирлих- манирлих, помахать кулаками нам в радость. Скрутим недотеп. Навалимся сплошной массой — и воцаримся — хотя бы в силу биологической предрасположенности к бою!
Эхом разносилось:
— Привьем наши эстетические критерии повсюду!
Со всех сторон слышалось:
— Равнение на лох-несское чудовище!
Рапортуя о достигнутых успехах, констатировали:
— Свершилось! Тысячи женщин делают пластику, стремясь походить на нас! Скольких невосстановимо перекосило, скольким внедрили силикон и произошла замена естественного искусственным, сколькие, стремясь похудеть, вовсе загнулись! Сотни мужчин, подражая повышенному слюноотделению наших телеведущих, стали брызгать слюной, сделались редкозубы! Синтетические имплантанты внедрим повсеместно!
Бежать хотелось от подобных заверений и призывов — сломя голову и без оглядки… Но куда бы делся? Снова — в изоляцию? Занимала помимо прочего подноготная преобразователей, ее (чтобы вычислить свое местонахождение среди них) необходимо было постичь. Не в силах солидаризироваться с вульгарной командой, пребывая в сумятице и внутренних метаниях, пока выжидал. Иногда закрывал здоровое ухо ладонью — и наступало блаженство: тишина. Однако надолго выключиться из митинговости и революционной горячки не удавалось. «Может, их наскоки и бравады идут от неуверенности в себе, проистекают из внутренней несчастности и отверженности? — думал я. — От этого и апломб, и повышенный градус само-возвеличивания?» Не колеблясь, застрельщики перепрограммирования человеческой настройки на другую волну возводили себя в титаны, ставили своим еле дотягивающим до усредненной планки умствованиям высочайший балл: «Ух, я забацал! Очередной шедевр!» «А я отколол! Нетленку! Закачаешься!» «А я отчубучил и вовсе запредельное, сам не врублюсь — как снизошло!» Так, ничтоже сумняшеся, трубили о своих (весьма посредственных) потугах.
От нуворишеских претензий и амбиций впору было сбрендить. Раздавали себе и членам своего братства индульгенции, служащие защитой от упрека в бестолковости, самоканонизировались и бронзовели, возводили собственные дееспособные (увы, к превеликой скорби) мощи в ранг чудотворных, относили себя, непрошибаемых, к созданиям высшей касты. И до чего же всерьез и трепетно верили в придуманную манию исключительности! С ножом к горлу подступали и требовали: явленные микроскопические таланты — якобы недооцененные и непризнанные, должны быть восславлены на разные лады и на каждом углу. Со все возраставшим нетерпением и придыханием трезвонили о своей непревзойденности. Чем больше незаслуженных похвал и комплиментов стяжали, тем остервенелее бросались добывать следующие. Понятия «гамбургский счет» система учрежденных ими координат не предусматривала, скромность, хоть бы и показная, пребывала не в чести. Не видя себя со стороны, не врубались: сколь комичны в претенциозной надменности и велеречивом бахвальстве. Без устали гладили себя и себе подобных по дефективно деформированным головам, твердя: «Жаждем непредвзятой, объективной критики-поддержки». И вымогали все новые ласки. Плавились от самодовольства, если им грубо льстили. Куриная слепота или намеренная близорукость были причиной? Подозреваю, в реальности не заблуждались на свой счет, понимали (или догадывались), кем являются и чего стоят. Беспардонно соря превосходными степенями, за глаза присобачивали тем, кому минуту назад медоточили, язвительные ярлыки:
— Первооткрыватель… Видали мы таких…
— Гениальность? Генитальность, так будет правильнее!
Окатывали помоями, полоскали, огульно позорили, затем вновь принимались облизывать. Смахивало на пародию. Именно она, выходит, составляла взаправдашнюю сердцевину книксенов, коленопреклонений, сладкозвучных осанн и прочих расшаркиваний? Как еще воспринять всхлип: «Пацаны! Я тут намедни забацал Гамлета. Современного. Полнокровного. Не чета Шекспиру с его тенями. Переплюнул, уконтрапупил, короче, старика Вильяма. Его-то пьеска в пяти актах, а я захлебздонил сериал в пятьдесят. Гамлет у меня —
