смело!..»
Шостак, который любил повторять, что он солдат, а не политик, воскликнул:
– Дворянин и подмастерье! Сидят рядом! Не разумею! Все!
При этом он потрогал сафьяновый мешочек, висевший у него на шее, в котором хранил свою родословную.
– Вы действительно только солдат, Шостак, вы не политик, – сказал Сенявин. – Представительство второго класса наравне с дворянством мера весьма разумная. Она утишает страсти и водворяет спокойствие. Государь император не мог избрать никого другого, кто бы лучше Федора Федоровича справился с труднейшей задачей, поставленной перед нами. Здесь нужен талантливый флотоводец и человек души великодушной и возвышенной. Человек характера жесткого и сухого был бы тут не на месте. Россия должна иметь на сих островах народ, ей преданный, а не устрашенный. Дворянство, как это ни печально, радеет, помимо нас, англичанам и австрийцам. А простой народ любит Россию, предан ей. И наши корабли всегда будут встречать здесь с истинной, а не с лицемерной радостью.
16
«Ваше высокопревосходительство, милостивый государь мой Федор Федорович.
Письмо сие пишу приватное, ибо события, здесь происходящие, того требуют. Не думал я, что буду свидетелем действий, кои столь мерзить могут сердцу человеческому. Жестокость и страсти и в древние времена помрачали не одно славное имя, а здесь ныне имеем мы новое тому подтверждение.
Не дивитесь сему моему чувствованию, ибо по проницанию и великому сердцу вашему вы все поймете.
Как уже доносил капитан второго ранга Сорокин, мы с нашими четырьмя фрегатами и двумя турецкими корветами 22 апреля сего года подошли на вид крепости Бриндизи. Слава побед ваших нам предшествовала: жители сего места тотчас прислали своих депутатов к капитану Сорокину и министру кавалеру Мишеру с изъявлением своей преданности русским и законному своему государю.
Появление отряда судов наших было столь неожиданно, что весьма большой переполох произвело во французском гарнизоне. Офицеры оного и комиссары, прибывшие взимать контрибуцию, перед тем только что сели обедать. Вообразив, что корабли наши есть лишь передовой отряд нашего флота, они побежали с такой поспешностью, что оставили на столе весь прибор свой. Даже деньги и вещи, кои собрали за контрибуцию, все побросали. А один из них – так тот и кафтан свой для облегчения себя скинул, дабы ничто легкости бега не препятствовало.
Когда высадились мы, ни одного француза в городе уже не было, жители встречали нас с изъявлениями неподдельной радости, восклицая: «Vivat russo!»[33]
А когда объявили мы, что всем здешним якобинцам, кои обратятся к повиновению, даруется прощение, восторг их умножился до необычайной степени, и они со слезами на глазах провожали нас по улицам.
Понятие чести есть свойство каждого россиянина, а вы, милостивый государь мой Федор Федорович, возвели сие свойство примером своим на еще большую высоту и нас всех сему научили. Врагу нет пощады на поле боя, но да не поднимет никто руку на врага поверженного. И везде в походе нашем мы сим правилом руководствовались.
А 24 числа сего месяца явилась к капитану Сорокину депутация от провинции Лечче с изъявлением готовности жителей содействовать союзникам.
Оставив в крепости Бриндизи лейтенанта Макшеева с отрядом солдат, отправились мы далее. Плавание наше не менее как на триумф было похоже, с тою разницею, что никто не являл чувств принужденных. Жители слали нам свои депутации, провожали на лодках и восклицали: «Да здравствуют русские, освободители Италии!» Дни сии забыть невозможно.
Только в городе Бари произошло некоторое смятение умов, ибо иные жители, взявшись за оружие, намеревались разгромить дома богатых граждан под тем видом, что сии граждане имели приверженность к якобинским заблуждениям. Но рачением капитана Белли беспорядки прекращены разумным убеждением.
В Манфредонии капитан Сорокин высадил десант в 480 морских солдат и матросов, который вместе с 60 жителями Манфредонии поступил под команду капитана Белли. Заняв город Фоджио, Белли вышел навстречу двухтысячному отряду якобинцев, идущему в Пулею. Остановившись в Монте-Кальвелло, он возвел там полевое укрепление, кое решено было назвать в честь вашего корабля крепостью Святого Павла.
Устрашенные присутствием российских войск, стяжавших себе славу непревзойденную, якобинцы удалились без единого выстрела.
А далее все города и деревни с восторгом нас встречали, яко освободителей своего отечества.
Теперь, милостивый государь мой Федор Федорович, приступаю к рассказу о соединении нашем при Ариано с неаполитанским войском кардинала Руффо. Сей духовный владыка более кондотьера[34] напоминает, нежели пастыря. Перепоясав красный капот свой кожаным поясом, ходит в сапогах со шпорами. В привычках своих весьма неопрятен; на близком расстоянии исходит от него весьма крепкий запах сельди, хотя я и не примечал, чтобы он сию рыбу употреблял в пищу.
После поражения генерала Макка король неаполитанский, не имея более доверия к генералам, обратился к чинам духовным, из коих кардинал первый на услуги изготовился. Он взялся поднять народ противу французов. Имея в одной руке крест, а в другой мешок с пиастрами (кои, как говорят, предоставили ему англичане), отправился он в путь еще в январе месяце. Теперь войско его насчитывает до сорока тысяч.
В жизнь мою не видал я такого неистового сброда. Тут целые шайки бандитов, бродяги, беглые солдаты, городские стражники и тысячи бездельников, коих обуревает жажда грабежа и крови.
Кардинал просил нас заняться их обучением, и я имел время и возможность узнать их. Помышляя только о грабеже, они не оказывают больших способностей к военному делу. До соединения с нами они разграбили Козенцу и Муро, что заставило город Алтамуру сопротивляться им до последней крайности. Взятая приступом Алтамура была предана огню, а жители ее умерщвлены самым бесчеловечным образом. Сие кровавое неистовство весьма замедлило успехи кардинала Руффо, ибо весть о жестокостях его заставляла якобинцев отчаянно защищаться, в то время как наши миролюбивые средства делали поход наш столь победоносным и скорым.
Сорок тысяч солдат кардинала Руффо за четыре месяца не сделали того, что совершили в две недели наши 480 солдат и матросов, кои примерным своим поведением и дисциплиною приобрели общую любовь и уважение жителей.
Далее перо мое немеет при воспоминании о том, чему я был очевидцем.
В соединении с войсками кардинала подошли мы к Неаполю. Город пытался защищаться, и кардинал не взял бы его до сей поры, если б не стремительный удар нашего десанта и не отвага капитана Белли. Много мужества и сноровки показали наши солдаты и матросы. Победа была одержана, Неаполь взят. Но торжественный день сей был омрачен навсегда.
Отряды кардинала Руффо ворвались в город и предались величайшему зверству. Совершенно уподобясь дикой орде Чингиз-хана, врывались они в дома, где жители искали убежища, отрывали детей от их родителей и умерщвляли их на глазах сих несчастных. Разграбленные дома пылали, преданные пламени. Людей, коих называли якобинцами, подвергали пыткам и жгли на кострах. Я сам разогнал сборище убийц, которые хотели бросить в костер связанного якобинца, как оказалось потом сочинителя, печатавшего творения свои в республиканском журнале. Мы разделили солдат наших на мелкие отряды, они и ходили по городу, прекращая грабежи и восстанавливая порядок. Меж другими спасенными нами оказался композитор Чимароза, в прошлые времена бывавший в Петербурге и весьма ценимый покойной государыней. Мы сделали все, что было в наших силах, но не могли спасти всех. Проходя по улицам сего древнего города, то и дело встречали мы трупы людей, умерщвленных именем короля, – зрелище ужасное для всякого, чье сердце не очерствело в варварской злобе и низких страстях.
Простите, милостивый государь мой Федор Федорович, за ту дань, кою отдаю негодованию моему. Продолжаю повествование свое.
После сих печальных происшествий приступили мы к замкам Дель-Ово и Нуово, где скрылось революционное правление и нашли себе прибежище те якобинцы, которые успели бежать. Канонада не длилась долго. К капитану Белли явился парламентер. И с полного согласия начальников союзных войск
