была заключена капитуляция на тех же условиях, на коих мы обычно ее принимали. Французам была гарантирована неприкосновенность их жизни и имущества и отправка в Тулон, а здешним якобинцам прощение и тоже отправка в Тулон, коль скоро они того пожелают. Условия сии подписаны нами, кардиналом Руффо и от англичан капитаном Футом.
Гарнизон сложил оружие перед фронтом победителей, и часть его, вкупе с местными якобинцами, была посажена на суда.
Но тут произошло деяние бесчестное и позорное, неслыханное среди людей просвещенных.
Лорд Нельсон, прибыв в Неаполь и взяв в руки свои все правление, объявил недействительным сей договор. И вот он возвращает обратно суда, на коих несчастные якобинцы с полным доверием к нам надеялись спасти жизнь свою. И Белли и я протестовали перед ним против этого. Все оказалось напрасным. Люди были снова ввергнуты в темницы.
Я знаю, что письмо мое дойдет к вам не скоро. Я знаю, что вы тотчас поднимете свой голос в защиту сих жертв. Увы, большинство уже не дождется этого. По желанию лорда Нельсона, здесь учреждено судилище, называемое Юнта. Мы держим большинство караулов в городе и стараемся облегчить участь жертв нашими ходатайствами и помощью некоторым в их бегстве, но этого мало. Ярость королевы неаполитанской не имеет предела. Однако, ежели вы обратитесь к ней и королю, они не смогут не уступить вам, ибо им нужны еще наши солдаты.
Лорд Нельсон обещал тысячу червонцев за голову адмирала Караччиоло, местонахождение которого неизвестно, ибо он поспешил скрыться. Хотя адмирал сей и впал в якобинское заблуждение, но казнь семидесятилетнего старца ничего, кроме нового позора, судьям его не принесет.
Простите за смелость, с коей я к вам обращаюсь и даже как будто даю советы. Зная великое сердце ваше, я тем самым уже верю в добро, ибо, созерцая происходящее, можно веру сию утратить.
Примите уверения в моей преданности Вам.
Письмо это было получено Ушаковым почти одновременно с письмом Нельсона. Английский адмирал сообщал, что по полученным им сведениям большой французский флот появился в Средиземном море. Нельсон просил Ушакова о помощи.
Через несколько дней объединенная эскадра покинула Корфу и взяла курс на Сицилию.
17
Весь рейд перед Палермо словно пророс колючей осокой, столько виднелось на нем мачт. Катеры и шлюпки шныряли между ними, как водяные жуки. Тут стояли две русские эскадры, только что приведенные Ушаковым от Корфу, недавно пришедшая из Северного моря эскадра под флагом адмирала Карцева, эскадра Кадыр-бея, английский корабль «Фудройан», два неаполитанских фрегата, два корвета, два испанских судна, множество транспортов и «купцов».
Вскоре после того как «Святой Павел» бросил якорь, от «Фудройана» отвалил катер и направился к русскому флагманскому кораблю. На катере находились адмирал Нельсон и лорд Гамильтон, которые по общепринятым правилам вежливости должны были нанести визит адмиралу Ушакову.
– Такому кораблю трудно выдерживать штормы, – пробормотал Нельсон с плохо скрытой неприязнью, пристально оглядывая «Святого Павла».
– В нем есть что-то медвежье, – подтвердил Гамильтон, кстати вспомнив, что Нельсон не раз называл русского адмирала медведем.
– Как бы вместе со своим содействием русские не занесли нам тифус.
– Если они занесут его якобинцам, то нам не придется о том жалеть, – заметил Гамильтон, глотая ветер и закрывая рот шарфом.
– Я невольно вспоминаю мой «Вангард», – продолжал Нельсон. – Насколько легче и красивей его обводы.
Гамильтон улыбнулся. Дело было не в сравнении двух кораблей. Этим сравнением Нельсон хотел затушевать свои истинные чувства к русскому адмиралу. Нанося «визит вежливости», следовало улыбаться еще издали… Кто мог назвать бестактным моряка, сравнивавшего корабли «Вангард» и «Святой Павел»… Это было естественно, не унижало ничьего достоинства, не угрожало порвать тонкие нити дипломатии.
Искоса поглядев на спутника, Гамильтон глубже уткнул в шарф свой жирный подбородок. Он знал мысли Нельсона, знал заранее, что «визит вежливости» будет «визитом нервов», обнаженных после падения Корфу. Слишком болезненно переживал Нельсон победу Ушакова, слишком часто жалел о том, что вынужден просить помощи у человека, чья цена, как он полагал, была меньше, чем цена его – признанного героя Абукира.
«Русский адмирал будет, конечно, кичиться передо мною, что за весь поход не знал ни одной неудачи, – думал Нельсон. – Кавалер Мишеру этот придворный лизоблюд, уже кричит везде, что пятьсот человек русских сделали то, что не сумел сделать Макк с тридцатью тысячами солдат. Но не моя вина, что глупый австрийский фанфарон наобещал так много, а лопнул, как мыльный пузырь. Меня винят, что я затеял столь несчастный поход, и даже называют его авантюрой. Я не откажусь перед целым миром, что план принадлежал мне. Но я не отвечаю за всех дураков, которые живут на земле. А какой вой поднят по поводу того, что сожжен неаполитанский флот! Но ведь я только не хотел отдать его французам, а коммодор Кемпбелл не понял моего приказа и поторопился. Теперь, когда опасность прошла, все кричат и обвиняют. Пусть кричат! Пусть обвиняют! Не сомневаюсь, что русский адмирал уже присоединил свой голос к хору…»
Нельсон чувствовал, что это подозрение несправедливо, но ему очень хотелось, чтобы все думали так. С этим желанием, которое оправдывало любую неприязнь к русскому адмиралу он шагнул на площадку парадного трапа.
Ушаков поджидал гостей на палубе.
Нельсон представлял его другим и потому не сразу догадался, что человек, протянувший ему руку, худощавый, небольшого роста, со знаком Мальтийского ордена на зеленом мундире, и есть Ушаков.
«Мальта, опять Мальта!» – пронеслось в уме Нельсона.
Второй год британский флот блокировал Мальту. Орден на груди русского адмирала явно напоминал о том, что она не взята, тогда как с Корфу уже было покончено…
Большая, коричневая от загара рука Ушакова, крепкая и холодная, сжала руку Нельсона любезным, но ни на одно лишнее мгновение не задержавшимся пожатием. Веря в то, что первые мгновенья встречи определяют будущие отношения людей, Нельсон тотчас решил, что отношения между ним и русским адмиралом никогда не будут дружественными. Пытаясь фаталистически оправдать свой вывод, он не хотел признаться даже себе, что эти отношения уже имели прошлое, полное соперничества. Встреча адмиралов лишь подтверждала то, что давно сложилось и окрепло.
– Я рад видеть на своем корабле героя Абукира, – сказал Ушаков.
Такой же загорелый, как он, офицер повторил его слова по-английски.
– Корфу и Абукир – два величайших события нашего времени, – быстро подхватил лорд Гамильтон с непринужденностью человека, умевшего сообразно с обстоятельствами говорить о чем угодно. Кроме того, он предвидел, что «визит вежливости» будет несколько напряженным, и хотел заранее смягчить хозяина.
Приветствуя экипаж корабля, посланник поднял руку, словно подавая знак приготовившемуся петь хору.
– Ваши люди великолепны, – произнес он, так глядя на матросов, будто осматривал лошадей, и потрогал языком коренной зуб.
Ушакову не понравился лорд Гамильтон. В манерах, в походке, в словах и в привычке ощупывать зубы языком проскальзывало что-то развязно-фамильярное, чего не переносил Ушаков.
Еще более непонятен был Нельсон – надменный и молчаливо-враждебный. Его откровенное молчание было красноречивее всяких слов. Ушаков уже достаточно узнал Нельсона – победителя при Абукире, чьему таланту и мужеству готов был отдать дань уважения. Нельсон тем не менее старался всеми средствами мешать русской эскадре в Средиземном море. Но англичане были союзниками России и в сношениях с Нельсоном следовало проявлять полное спокойствие и твердость, которые всегда дают преимущество тому, кто ими владеет.
И Ушаков, как радушный хозяин, провел гостей в свою каюту, хранившую обычный вид. В ней были те
