всегда выписывали их из Австрии, но и там они стали попадаться очень редко.
Он замолчал, увидев, что адмирал не улыбнулся его остроте.
Наступила пауза. Ушаков молчал, прислушиваясь к шумным вздохам кардинала. Он с трудом сдерживал гнев и возмущение.
Должно быть, Руффо понял это.
– Приходится смеяться, чтобы не плакать, – вдруг с искренностью тихо произнес он. – Наши бедствия столь велики, что их вряд ли можно измерить. И мы бессильны, дорогой адмирал. Мы не можем спасти себя сами. Зачем скрывать правду? Вы все это знаете лучше меня. Только вам и вашим доблестным войскам обязаны мы освобождением нашего отечества. Ваши благородные и храбрые солдаты установили порядок и спокойствие. Но что превыше всего, вы показали нам пример человеколюбия. Поверьте человеку, который много вам обязан!
Кардинал намекал на то, что несколько его родственников, оговоренных в сочувствии якобинцам, были спасены от расправы Юнты благодаря прибытию Ушакова в Неаполь.
– Это относится к прошлому, ваше преосвященство, – нетерпеливо сказал Ушаков.
– Я и напоминаю о прошлом, чтобы пояснить вам наши надежды! – повысил голос кардинал. – Ежели Гарнье сдал Рим и крепость Святого ангела, то, конечно, решился на это не по единому появлению Буркгарда. Кого мог испугать Буркгард? Гарнье разбил его наголову. Нет, нет, ваше высокопревосходительство! Гарнье узнал о приближении ваших войск, а потому поспешил с капитуляцией.
– Это не может быть названо капитуляцией, поскольку французским якобинцам сохранено их оружие! – гневно возразил Ушаков.
Сложив ладони, кардинал взмолился:
– Дорогой адмирал, я понимаю ваш гнев. Но ежели русские войска не будут продолжать свой марш к Риму, то все пропало. Буркгард не только не сможет удержать Рим, но он вряд ли даже вступит в него безопасно. Там около трех тысяч французов! Число их умножается римскими якобинцами. Даже если французы уйдут, члены республиканской партии намерены занять город, крепость и там защищаться. Я прошу, я умоляю, ваше высокопревосходительство, чтобы войска с вашей эскадры продолжали свой марш к Риму. Без них невозможно спасти Рим от грабежа и установить порядок. Без войск российских королевские войска будут подвержены опасности. Они отступят назад, они оставят Рим гораздо в худшем состоянии, нежели был он до капитуляции. Именем Бога, ваше высокопревосходительство, именем несчастного моего монарха умоляю вас отменить ваше решение! Великодушным поступком вашим вы спасете великое множество людей, коих гибель иначе несомненна!
Широким рукавом рясы кардинал смахнул на пол хрупкую вазу. Кто мог сказать – нечаянно он задел ее или это входило в его игру перед Ушаковым?.. Ведь взывал он сейчас о милосердии, великодушии и человеколюбии, хотя совсем недавно войска, подчиненные кардиналу Руффо, сжигали якобинцев на кострах, как во времена инквизиции!..
То, что кардинал взывал к человеколюбию, было, несомненно, маневром, но то, что Буркгард не удержит Рим и даже не сумеет благополучно войти в него, также не вызывало сомнений.
Встав и тем дав понять Руффо, что разговор закончен, адмирал сухо проговорил:
– Хорошо, мои войска будут продолжать свой марш к Риму. Но я полагаю, что вы берете на себя обязательство впредь принимать условия капитуляции только по согласию со мною.
Первого октября, через четырнадцать дней после разговора Ушакова с кардиналом Руффо, Балашов, командовавший русским отрядом, прислал к адмиралу курьера с кратким донесением:
«Вчерашнего числа с малым нашим корпусом вошли мы в город Рим. Восторг, с каким нас встретили жители, делает величайшую честь и славу Россиянам. От самых ворот Святого Иоанна до солдатских квартир обе стороны улиц были усеяны обывателями обоего пола. «Виват Павло Прямо! Виват Московито!» – было провозглашаемо повсюду с рукоплесканиями. «Вот, – говорили жители, – вот те, кто бьет французов и кого французы боятся. Вот наши избавители!..»
22
«Святой Павел» снова покачивался на рейде у крепости Корфу, снова стоял у раскрытой двери своей каюты адмирал Ушаков, глядя на памятные места.
Буйная поросль скрыла следы разрушений на острове Видо. Только на отмели из песка торчал конец стеньги с запутавшейся вокруг него цепью: остаток французского бона.
– Сколь велика сила жизни, – сказал Ушаков. – Она преодолевает все.
– Она же дает бессмертие тому, что достойно славы! – воскликнул Метакса. И не без умысла прибавил: – Скоро прибудут за вами члены Сената.
Много дней миновало с тех пор, когда были освобождены Ионические острова, много новых событий, славных побед, одержанных, несмотря на предательство союзников. Всякий раз на пути к победе Ушакова предавали англичане и турки, Суворова – австрийцы.
Самый неожиданный удар был нанесен Ушакову, когда он вернулся на Корфу. Из конституции республики Семи Островов, на создание которой адмирал положил так много труда, исчезла именно та статья, которую внес он: равное представительство, первого и второго класса в островных советах. Пока русская эскадра спасала короля Фердинанда, депутация, посланная дворянами к султану в Константинополь, добилась полного уничтожения прав второго класса.
– Мы освободили этот народ, Метакса, – сказал Ушаков, – но ему еще придется потрудиться, чтобы устроить свою судьбу.
…Под колокольный звон, сквозь толпы народа, прошел Ушаков по кривым, извилистым улицам Корфу к зданию Сената. Духовенство, сенаторы в алых плащах и командиры кораблей провожали его от самой пристани. Снова под ноги ему летели цветы, опять развевались на фасадах под окнами разноцветные ткани.
Председатель Сената контр-адмирал Анджело Орио встретил Ушакова на ступенях парадной лестницы, устланной пестрым ковром. С лица Орио не сходила улыбка.
– Я счастлив видеть и принимать вас – благодетеля нашего народа, – произнес Орио, крепко сжимая руку адмирала. Придерживая ее одновременно и за кисть и за локоть, как делают обычно, когда вводят в алтарь епископов, он повел Ушакова вверх по лестнице.
Лестница была украшена гирляндами, на ступенях стояли вазы с цветами. Гирлянды, по словам Орио, были сплетены девушками из лучших семейств специально для Ушакова.
У входа и на каждой площадке лестницы стояли солдаты греческого батальона. Они были одеты в синие бархатные куртки, вышитые по бортам серебром. Длинные их ружья блистали золотыми насечками.
– Роскошь не нужна воину, – не мог удержаться от замечания адмирал.
– Такова парадная форма, – сказал Орио.
В зале Сената прямо против дверей возвышался помост, обитый синим бархатом с бахромой и серебряными кистями. На помосте стояло два кресла. Над ними на стене в венке из искусно вытканных лавров сверкал рубиновый вензель императора Павла I. К вензелю склонялся флаг Российской империи.
С чувством неприятного стеснения, какое возникало всегда при официальных церемониях, Ушаков взошел по бархатным ступеням на помост. Он не любил дорогих вещей, не стремился приобретать их. Великолепие, окружавшее его, казалось ему досадно излишним, фальшивым и театральным, особенно кресло, напоминавшее королевский трон.
Усадив почетного гостя, Орио сел рядом с ним.
Адмирал искоса глянул на председателя Сената, увидел его самодовольное лицо и поспешно отвернулся.
Корфиоты – сенаторы и гости – усаживались против помоста, ниже его, как зрители в партере. Все были в пышных одеждах. Только граф Булгари выделялся своим подчеркнуто скромным черным одеянием. Он был гостем, приглашенным сюда ради Ушакова. Популярность среди крестьян и мелких ремесленников не проложила ему пути ни в Сенат, ни в Совет острова. Всевластные здесь фамилии, Кокини и Пиери всюду провели своих сторонников. А дворяне не выбрали его именно за популярность среди черни. Булгари скрывал обиду под маской обычной грусти. Русский орден красовался на его груди.
Хор мальчиков пел что-то незнакомое адмиралу, похожее на псалмы.
