Русский апокалипсис

не думаю, чтобы кто-нибудь из русского литературного десанта — это десант? где наши парашюты? так, неверная поступь ног… — мечтал вернуться к цензуре, в самиздат. Но тоска по былому величию, боевой молодости, сладким секретаршам неизлечима. Русские писатели сегодня — свободные и независимые (от денег) люди, которые имеют право не соглашаться ни с прошлым, ни с настоящим, ни с будущим. Те же, кто соглашаются, делают это по доброй воле или по убеждению, которое, впрочем, может быть как провокационным, так и по-писательски наивным.

Главным признаком сегодняшнего русского писателя является его способность суждения. Русский писатель обо всем судит быстро и бескомпромиссно: этот парижский официант ему кажется плохим, а тот гарсон — еще хуже. В пылу полемики он вдруг убеждается, что ему принадлежит право на истину. Так что в Европу едут люди, которые везут с собой, по крайней мере, около сотни истин, а, может быть, больше, потому что русский писатель имеет одно представление об истине утром, другое — вечером. А третье — глубокой ночью.

На русском поле литературы сейчас не играют одним мячом. Команд нет, каждый водит свой мяч и бьет по воротам самостоятельно, но голы редко засчитываются: критики-рефери потеряли свисток. После однообразия советской литературы мы имеем приятное разнообразие хаоса. Молодые считают, что старики уже кончились. Старики считают, что молодые еще не начались.

Короче, русской литературы сегодня не существует. Писатели остались без литературы. На недоуменный вопрос, что же тогда Россия привозит в Европу, отвечу, что писатели привозят себя. Одни писатели любят русский квас, другие — французский йогурт, третьи презирают все, кроме водки. При этом, я не думаю, что в Европе произойдет русский мордобой. Хотя, если и произойдет, тоже не беда — повеселимся. Может ли сегодняшняя русская литература (которой нет) стать модной на Западе и могут ли русские писатели удивить Европу?

Не знаю.

Сила русских писателей обычно состояла в том, что они шли до конца и — дальше, сквозь стену: вплоть до утопий или саморазрушения. Русская литература — соединение несоединимого, приглашение к ля-ля об относительности и абсолютности культурных и метафизических понятий. В России Бог не столько творец, сколько литературный критик. Он же — персонаж, который переходит из одной книги в другую, видоизменяясь по воле автора. В этом нет ничего удивительного.

Бог — не полковник, он любит разнообразие.

Но все это осталось лишь на рекламных растяжках, на футболках наглядной агитации. Литературная жизнь в России сошла с колеи. Поскакала, запрыгала, как хромая собака, по обочине. Это особенно видно по писательским похоронам. Раньше — провожали с размахом: большой зал ЦДЛ. Гроб на сцене. Венки от правительства. Почетные караулы. Твардовский. Склоненные головы. Шопен. Глядь: сквозь толпу скромно протискивается Солженицын. Шикарные поминки чуть ли не с шашлыками, с которых капала свежая кровь. Выезды на природу. Весенний сезон в Ялте. Или окуджавские похороны — Театр имени Вахтангова. На весь Арбат. Мир дрожал от слез. Булат. Перед приездом в театр Немцова и Чубайса — Казбека и Эльбруса тогдашней правительственной гряды — министр культуры, шикая и широко расставляя руки, сгонял со сцены лишних людей, как домашнюю птицу. Похоронный народ измельчал. Народ собирается потертый, негламурный. Священник скучно машет кадилом. Ему не на ком остановить любопытный сощуренный взгляд. Покойника он не читал и читать не будет. Это вам не телевизионные, модные похороны. Облезлые катафалки. Да и сам батюшка тоже облезлый. Неприметные пригородные кладбища с битым стеклом и бурьяном засохших венков. Тиражи микроскопические. Молодые поэты сделали шаг назад — и перестали подавать надежды. Поэтов на завтра нет. Писатели исчезают незаметно.

— А этот умер или еще жив?

— Я ему десять лет руки не подаю.

Оставшиеся в живых подозревают коллег в том, что они добиваются успехов внелитературными средствами. Главным образом, скандалами. Без скандала ты никому не нужен. Затухающий костер литературных скандалов. Если одного писателя обвиняют в порнографии, другой пишет телегу в инстанции: тот не только порнографист, но еще и враг, желающий незаконным путем свергнуть правительство. Писатели отощали и озверели. От безденежья они решили было переводить что-то из среднеазиатской поэзии, но нарвались на обвинения в пособничестве туркменскому хану. Без жертв не обошлось. На похороны врагам велели не ходить. А я когда-то думал участвовать в коллективных акциях. Ходил под Новый год смотреть, как танцуют писатели с писательницами, припавши к их грудям, словно слушая сердцебиение, по недостатку роста. Они пьют кислое молдавское вино и лезут за пазуху. Возглавь, мол, организацию, обеспечь нас международной поддержкой. Вроде как мать Тереза от литературы. Управлять этими? Бедная власть! Как они там, в Кремле, справляются? Вокруг ни одной светлой души. Говорят, что воруют во власти втрое больше, чем раньше. Передельщики. Несчастный президент! Знал ли он, что его ждет? Ох-ох, тяжелый крест! Тяжела ты! Лошади понесли. Козырные. Птица-тройка. Булат. Парадоксально, но образ старинного Политбюро, на котором товарищи обращались друг к другу по имени- отчеству и на «ты», где Молотов (правда, лишь он один) мог себе позволить не согласиться с вождем, а Косыгин — поспорить с Брежневым, теперь выглядит пережитком истории. А потом скажут, те же писатели, в нетрезвом виде, что был подлецом. Ну, да: все не подлецы, а он — подлец. Вот и работай на них. Двадцать четыре часа в сутки. Волосы лезут. Совсем оплешивел. Плешивый щеголь. Нет, это о ком-то другом. Ну, какой он дуче? Тот дуче был круче! А что раньше? Царя- Освободителя взорвали. Хорошо, что я не надумал пойти в политику. Бог уберег. От умерших писателей, как от далеких звезд, идет свет, а их самих давно нет — не заметили смерти. И ту поэтессу-самоубийцу несли не на руках, медленно — сил уже нет у писателей, нет и музыки, — а только похоронщики, шагая по- солдатски в ногу, быстро пронесли гроб за ручки на уровне колен. Вот где теперь существует умершая литература. Скоро некому будет не подавать руки. Пришли — обломки. Когда-то гэбешные генералы уважали поэтов, собирали автографы. Раньше писатели были нужны друг другу: от их встреч зависели судьбы мира. По ЦДЛ ходил один маленький детский писатель и, встречая меня, всякий раз озабоченно спрашивал: — Ты Васю не видел? — Нет. — Но однажды, когда он опять спросил: — Ты Васю не видел? — я показал ему на Аксенова, стоявшего рядом. — Привет, Вася! — сказал детский писатель и, смутившись, прошел мимо. Он не мог совладать со счастьем встречи. Писатели не только умели хоронить себя и своих товарищей. Как они впивались зубами в кровавые бифштексы по-суворовски! Как пили! Как спорили, дрались, критиковали режим, писали письма протеста! Правые, левые, державники, либералы — всех их объединяло знамя гуманизма. Они верили в человека с большой буквы. Они были гуманистическими мамонтами. Им нравилось говорить слово «искренность». Глоток свободы сбил их с толку сильнее, чем вся выпитая ими за жизнь водка. Он размазал их по стене. Пещерное мировоззрение французского Просвещения — и ничего больше. Как любое архаическое образование, Россия нуждается в модернизации и — не справляется с ней. Мешают чрезвычайные амбиции. Писатели без литературы — предупреждающий знак. Так может и население остаться без страны. Наутро объявили, что нас больше нет.

Писатели всегда кипели в России. И вдруг тишина — все замолчали. Никто не возвысит свой голос. Никто не крикнет: Не могу молчать! Молчание ягнят. Может, пересменок? Перемена? И чья-то радиола насвистывает твист. Кто-то разводит кур на даче в Переделкино. Не голодать же? Гамбурский счет закончился. Авторы детективов уже научились обижаться. На Западе они живут, как американские индейцы, в резервации, их не считают за писателей, и ладно, а здесь они требуют быть причисленными. За ними тиражи. Но тиражи туалетной бумаги еще выше.

Литературный быт рассеялся в воздухе, но если к писателю еще сохраняется интерес, то он имеет персональный характер. Три теннисистки, три писателя. Написав произведения, я сам стал произведением. Зимой на ледяном тротуаре я сломал (да не сломал, а были там трещины) руку. Рука распухла. Об этом написало много газет. Срочно в номер! Заметки с фотографией. Некоторые приводили подробности травмы, о которых я даже не догадывался. Врачи пожирали меня глазами. А потом в середине ночи пришла равнодушная ко всему на свете тетка-рентгенолог и сделала мне, как обычному больному, снимок руки. Это была разница! Знаменитым, наверное, быть некрасиво, но быть незнаменитым у нас куда хуже. В общем, врачи продали информацию. За какие-нибудь копейки.

Русская литература спустила штаны и выпустила газы. Почти всех писателей в Европу везет российское государство (некоторые приезжают по приглашению западных издателей, иные живут не в России). Большинство писателей относятся к власти потребительски.