— Ты опять здесь?
— Займись своим делом. Пиши об
— Бог отменил блокаду. Дал стране последний шанс.
— Ну? Ну?
— Свободу, — ответил я.
— Она никому здесь не нужна, — сморщилась лошадь. — Напрасно стараешься.
— Я не люблю политику.
— Ну, и не лезь в нее. Джигит, ты плохо сидишь в седле!
— Обижаешь?
— Ты в политике ничего не понимаешь!
— А ты, блядь, лошадь, понимаешь!?
Власть была цинична в своей колониальной войне — мы будем циничнее в тысячи раз. Вы не считали нас за людей, обзывали «черножопыми», изображали нас отсталыми, злобными тейпами — мы откажем вам в праве на жизнь. К тому же, есть лирическое исламское оправдание: вы — неверные.
Россия не привыкла, чтобы ее ненавидели. В самой себе она находит много женственных черт, и она себе очень нравится. Правда, мне порой кажется, что от России осталось одно название. Но это тоже неправда. Во всяком случае, русский человек не любит, когда ему плюют в лицо. А Басаев плюнул.
Плевок Басаева означает начало в России той самой Третьей мировой войны, которой боится западная цивилизация и которую она стремится изо всех сил отодвинуть. Россия — слабое звено западного мира по разным причинам, но, прежде всего, она далеко не уверена в том, что имеет к этой цивилизации какое-либо существенное отношение. Внешне, да, использовать Запад — конечно, да! — но внутренне мы другие. Однако никто не хочет заглядывать нам во внутренности. Россия хочет быть сама по себе, но — не получается. В идеале она была бы не прочь иметь исламскую твердость духа и со своей колокольни разоблачать материалистические ценности Запада. Но пока она безуспешно искала свою национальную идею, фундаменталисты записали ее в свои враги.
Россия не блещет наступательным, инициативным умом. Она впадает в ступор от вражеской дерзости. Она неуклюжа. Осознание своей слабости, которую у нас склонны считать лишь временным явлением, русские будут изживать болезненно. Между тем, если в России началась большая война, надо жить по законам военного времени: ограничить свободы граждан и фактически отдаться верховной власти. Российская власть для меня, например, — чужая власть.
— Ты сам не веришь в то, что говоришь, — ласково пожурила меня лошадь.
— Алмаз!
— Ну?
— Ты же конь, а не лошадь.
— Конь — это тоже лошадь, только с яйцами, и ничего больше.
— И эти люди… этот конь с яйцами… — Я замолчал и долго смотрел в желтые зубы лошади.
— Давай лучше в шахматы, — предложила говорящая лошадь. — С лошадьми очень много хорошего связано в нашей стране. Отвлекись,
Так мы стали жить с лошадью. Я не могу ей верить — ее стратегические задачи и методы их достижения мне не понятны. Властные структуры явно не соответствуют понятию не только о демократии, но и об элементарном человеколюбии. Сами же русские делятся на три основных группы, что видно и по их реакции на Беслан.
Первая — те, которых я с трудом переношу, и они меня терпеть не могут. Это — тип подозрительных и кровожадных (во всяком случае, на словах) людей. Они считают, что победа может быть достигнута путем введения смертных казней (некоторые требуют публичных), закрытия российских границ, прежде всего с Кавказом, и чеченского геноцида. Они мыслят фантастическими категориями.
Вторая, немногочисленная, часть страны (разрозненная интеллигенция, некоторое количество молодых людей, бизнесменов) убеждена в тотальной коррупции власти. Радикальное крыло таких людей хотело бы уехать из России и забыть ее как страшный сон.
Большое промежуточное явление — люди дремучего склада. Из тех, кто пьет самогон. Они либо не хотят замечать войну, либо предлагают привыкнуть к ней как к неизбежному злу.
Почему мне всюду мерещится лошадиная морда? Алмаз! Где ты? У меня чувство, Алмаз, что русских трудно удивить массовыми убийствами. Тем более, убийствами нерусских людей. Народное сознание устроено так, что оно склонно скорее не к беспамятству, а к забытью. Тревога скоротечна. Русские охотно погружаются в летаргический сон и просыпаются редко, с трудом. Любое насилие постепенно обретает обоснование, переживается как явление метафизического порядка. Все то, что не может одомашнить сознание, перевести в разряд фамильярных вещей и простых понятий, не существует как реальность. Международный терроризм — фикция, журналистский жаргон. В каком-то смысле русские живут животной жизнью, в их пережевывании действительности есть что-то от коровы, Алмаз (ты — мой бред, Алмаз!). Любая другая жизнь была бы слишком мучительна, привела бы к саморазрушению.
История повернулась к русским задом. Надо платить конюху. Конюшня — времянка. Когда в Крыму я скакал с татарином галопом, сначала по мокрому от дождя каменистому пляжу, а потом по дороге в сторону Щебетовки, там тоже был Алмаз. Лил дождь — я скакал галопом. Татарин радовался, что я нервничаю. Везде Алмаз. Я — неплохой наездник.
— Не преувеличивай, — усмехнулся Алмаз.
Они привыкли подчиняться грубой силе. Бацилла нутряного имперского чувства — факт русской жизни. Русские хотели бы остаться над схваткой в конфликте цивилизаций.
— Ну и что? — спросила обиженно лошадь.
Тень из будущего
Скандальным бестселлером, который обсуждался в каждой семье и вызвал международный резонанс, беспокойство элит, стал роман под названием «Михаил Ходорковский». Как и в случае с «Евгением Онегиным», имя главного героя вынесено в название. Я еще остановлюсь на авторстве этого «реалити шоу», но сначала о том, чему нас учили в школе: кто он — положительный или отрицательный герой?
— «Иго-го», — поет лошадка, — влезла
— Не мешай! Не порти мне текст! — сказал я.
— Спи, мышонок…
То, что роман не стал книгой, неважно. Теперь — другие времена. Романы вылетают из телевизора. Модное произведение не вмещается в рамки художественного текста и широко разлито по жизни в качестве непосредственной реальности. У нас в России к литературным персонажам относятся, как к живым людям и — наоборот. «Михаил Ходорковский» — несомненно, реалистическое произведение. Смысл же этого образа — испытание для любого российского читателя.
Михаил Ходорковский — герой нашего времени. Его можно назвать, как Рахметова, «новым человеком». Он совмещает в себе несколько несовместимых вещей. Ходорковский все поставил с ног на голову. Он — капиталист, который создал самую успешную российскую компанию. Однако, не ограничиваясь цинизмом и страстью к наживе, он думает о благе страны, ее глобальной компьютеризации, хлопочет за сирот, занимается благотворительностью. Он, как капитан, смотрит вперед. Его политические амбиции до конца неясны. Его происхождение — мальчик из русско-еврейской московской семьи — вызывает противоречивую реакцию. Ум нашего героя тоже настораживает — не слишком ли он умный?
Автор (вот — молодец!) решил сделать произведение о Ходорковском криминальной историей: посадил его на глазах у всего мира в тюрьму и объявил мошенником еще до суда — явный плагиат из Гоголя с его Чичиковым. Размышляя о Ходорковском, можно вспомнить и Штольца — у того есть все, кроме симпатии читателя. Ловкий, практичный, предприимчивый человек в России обречен не столько на зависть, сколько на нормальную русскую нелюбовь. Не люблю — и всё! Накуси — выкуси! В этом истоки
