самое происходило с жителями других домиков, так что на улице всегда кто-нибудь дрожал от страха.
Ну а теперь представьте себе, что творилось, когда в эту страну попадал какой-нибудь чужеземец. Тогда лаяли сразу все девяносто девять собак, все девяносто девять хозяев выходили на крыльцо посмотреть, что случилось, а потом торопливо возвращались в дом, запирали дверь, спешно опускали ставни и си-Дели тихо-тихо, подглядывая в щелочку за незнакомцем, пока он проходил мимо.
От непрестанного собачьего лая жители этой страны постепенно оглохли и почти перестали разговаривать друг с другом. Впрочем, им и не о чем было говорить между собой. Мало-помалу, сидя так все время молча, насупившись, они вообще разучились говорить. Ну, и в конце концов случилось так, что хозяева домиков сами тоже стали лаять, как собаки. Возможно, они думали при этом, что разговаривают по-человечески, но на самом деле, когда они открывали рот, слышалось только что-то вроде «гав-гав!» – и от этого мурашки пробегали по коже. Так и повелось в той стране: лаяли собаки, лаяли мужчины и женщины, лаяли дети, когда играли во дворе. И девяносто девять домиков превратились в девяносто девять собачьих конур.
Однако с виду домики были аккуратными, на окнах висели чистые занавесочки, за стеклами виднелась герань и были даже другие цветы – на балконах.
Однажды в этой стране оказался Джованнино-Бездельник. Он забрел туда, совершая одно из своих знаменитых путешествий. Девяносто девять собак встретили его концертом, от которого даже каменная тумба могла бы превратиться в неврастеника! Джованнино что-то спросил у одной женщины, и та ответила ему лаем. Он сказал что-то ласковое какому-то малышу и услышал в ответ глухое рычание.
– Я понял! – сказал Джованнино-Бездельник. – Это эпидемия!
Тогда он пришел к самому главному городскому начальнику и сказал:
– Я знаю хорошее средство от вашей болезни. Прежде всего прикажите уничтожить все заборы – сады отлично будут цвести и без них. Во-вторых, отправьте всех собак на охоту – они развлекутся немного и станут добрее. В-третьих, устройте большой бал, и после первого же вальса все жители снова научатся говорить по-человечески.
– Гав-гав! – ответил ему начальник.
– Я понял! – сказал Джованнино. – Самый тяжелый больной тот, который думает, что он здоров, – и отправился путешествовать дальше.
Если вы услышите ночью, что где-то лает несколько собак, может статься, это и настоящие собаки, но может оказаться, что это лают жители той самой маленькой страны.
Бегство Пульчинеллы
Во всем старом кукольном театре не было куклы беспокойнее Пульчинеллы. Всегда-то он был чем-то недоволен и вечно с кем-нибудь спорил. То в самый разгар репетиции ему вдруг хотелось пойти погулять, то он сердился на хозяина-кукольника за то, что ему дали комическую роль, а не трагическую, которая ему была больше по душе.
– Знаешь, – признавался он Арлекину, – в один прекрасный день я возьму и убегу!
Он так и сделал. Только случилось это не днем, а ночью. Как только все уснули, он взял ножницы, которые хозяин забыл спрятать в шкаф, перерезал одну за другой все нитки, привязанные к его голове, к рукам и ногам, и предложил Арлекину:
– Бежим вместе!
Но Арлекин не мог расстаться с Коломбиной. Он и слышать не хотел об этом! А Пульчинелла не хотел брать с собой эту кривляку, которая в каждой пьесе только и делала, что насмехалась над ним.
– Ладно, пойду один, – решил Пульчинелла. Он храбро спрыгнул на пол и пустился наутек, да
так, что только пятки засверкали.
«Какая прелесть, – думал он, – какое удовольствие не чувствовать на руках и на ногах этих проклятых ниток! Как приятно ступать туда, куда самому хочется, а не куда велит хозяин!»
Для одинокой деревянной куклы мир огромен и страшен. В нем так много, особенно по ночам, свирепых кошек, которые запросто могут принять любое существо, бегущее в темноте, за мышь и сцапать своими страшными когтями. Правда, Пульчинелле удалось убедить кошек и котов, что они имеют дело с истинным артистом, но потом он на всякий случай все-таки спрятался в каком-то садике, прислонился к забору и заснул.
На рассвете он проснулся и понял, что очень голоден. Он огляделся по сторонам, но вокруг, насколько хватало глаз, не было ничего, кроме гвоздик, тюльпанов, цинний и гортензий.
– Ну что же, ничего не поделаешь, – решил Пульчинелла и, сорвав гвоздику, стал нерешительно обкусывать с нее лепестки.
Конечно, эта еда не шла ни в какое сравнение с бифштексом или хорошим куском филе из окуня. Цветы очень ароматны, но почти не имеют вкуса. И все же травянистый вкус гвоздики показался Пульчинелле восхитительным вкусом свободы, а после второго лепестка он готов был поклясться, что никогда еще не ел более замечательного блюда. И он решил навсегда остаться в этом саду.
Спал он под защитой большой магнолии, жесткие листья которой укрывали его от дождя и града, а питался цветами: сегодня – гвоздикой, а завтра – розой… И во сне и наяву ему мерещились горы спагетти и равнины свежего ароматного сыра, но он крепился и не сдавался.
Солнце и ветер вскоре иссушили дерево, из которого он был сделан. Пульчинелла стал сухим-сухим, но зато таким ароматным, что пчелы, летевшие за нектаром, иногда принимали его за цветок. Они опускались на его деревянную головку и старались добраться своим жалом до желанного лакомства. Но ничего не выходило, и они улетали разочарованные.
Между тем наступила зима. Опустевший сад ожидал первого снега. Бедный Пульчинелла стал голодать. И если вы думаете, что он мог бы отправиться куда-нибудь в другое место, то ошибаетесь – на маленьких деревянных ножках далеко не уйдешь!
«Ну что же, – сказал про себя Пульчинелла, – раз так, умру здесь. Не такое уж это плохое место, чтобы умереть. Но если я и умру, то умру свободным. Никто больше не сможет привязать нитки к моей голове и дергать ее, никто не заставит меня кивать в знак согласия, когда я совсем не согласен».
