— Не сходи с ума, Шарки, — возвращает меня к реальности спокойный, уравновешенный голос Василия. — Не так уж твоя душа и пустынна. Ты ещё нужен нам.
Вот так. Нельзя в одиночку отправляться в путь ночью не потому что нужен, а потому что 'ещё нужен'. А как отработаешь своё, пропадай пропадом!
— Это не совсем так… — всё ещё пытается заглянуть мне в глаза Калима.
— Но и не совсем не так, — замечаю я. — Ребята, ваше присутствие действует мне на нервы. Будет или по-моему, или никак. Я ухожу.
— Мне казалось, мы обо всём договорились…
— Я помню договор. Я помогаю тебе открыть дверь, ты возвращаешь меня в узловую точку моей реальности, чтобы восстановить равновесие. Калима решает свою судьбу до того, как мы разойдёмся. Не вижу противоречий.
— Противоречие в том, что ты ставишь под угрозу свою жизнь, а значит и условия договора.
— Никакой угрозы нет, поскольку мой заложник обещал нам проход к Западным воротам, и его клятва тебя полностью удовлетворила. Или не так?
Василий молча поворачивается и направляется к корчме.
Калима, не оглядываясь, идёт за ним. Ну, и славно!
Я возвращаюсь к сараю, широко распахиваю створки ворот и быстро собираю свои пожитки. Резиновый чехол, на две трети пустой мешок с водой, тщательно завёрнутый пакет с галетами. Основной запас воды для меня нёс Василий. Возьмёт — не возьмёт? Не важно! Трое суток перехода… мне и этого хватит.
Выхожу из сарая.
Всегда далёкие, выступающие из-за горизонта вершины гор, заливающие фиолетовым светом этот мир ночью, сегодня особенно близки. Ледник в форме перевёрнутого полумесяца левым рогом указывает на положение Западных ворот. За эти дни я научился безошибочно находить его в нагромождении скал и трещин; сбиться с пути невозможно…
Дорогу заступают двое уродцев.
Это те двое гномов, что вышли на шум из корчмы вместе с Василием и Калимой.
Один из них требовательно указывает на вилы, другой решительно заявляет:
— Это наши вилы!
Я улыбаюсь. Вот и есть на ком отыграться.
Первый хватает своего приятеля за руку и оттаскивает его в сторону.
— Кажется, мы ошиблись, — примирительно басит он. — В темноте всякий может ошибиться!
Молча стою, наблюдаю, как они пыхтят и выкручивают друг другу руки.
— Ничего мы не ошиблись! — едва переводя дух, заявляет второй. — Это наши вилы.
— В таком случае у нас есть две возможности, — стараюсь говорить мягко и рассудительно. — Первая, вы отходите в сторону и решаете между собой продолжительное время, скажем, до утра, ваши это вилы или нет. Вторая, идёте со мной к Западным воротам, и там я вам эти вилы верну, независимо от справедливости ваших имущественных претензий.
— Это настоящая сталь, — вдруг захныкал второй.
Они, наконец, оставили друг друга и удручённо уставились на оружие у меня в руках.
— Если эта вещь для вас так дорога, почему бросаете без присмотра?
— А чего за ней присматривать? — раздражённо заявляет первый. — Это же не курица, в лес не убежит!
Меня даже передёрнуло: видел я этих 'куриц'!
Потом я подумал о девственности этих мест. Оставленная без присмотра ценная вещь будет годами лежать на месте и ждать своего хозяина.
Дикари!
— Так что вы решили? — деликатно покашливая, прерываю затянувшуюся паузу.
— Я пойду с тобой, — заявляет первый. — Вилы того стоят.
— Без вил тяжело, — вздыхает второй. — Без вил никак…
III
Близко к полудню Флавий запросил пощады:
— Нужно отдохнуть.
Отто неохотно остановился и огляделся.
Лес остался позади. Местность, лежащая перед ним, больше напоминала саванну. Высокая трава и редкие группы деревьев придавали пейзажу глубину и перспективу.
Близкие горы уже давили своей тяжестью. Небесная твердь, опираясь на их плечи, немилосердно поливала зноем. Было жарко и душно.
Отто чувствовал, что слишком быстро теряет влагу: его тело задыхалось под пропитанными потом бинтами.
— Вон под теми деревьями, — он махнул рукой в сторону ближайшей рощицы, лежащей у них на пути.
— Ты это уже говорил, — запричитал гном. — И не один раз. Это бесчеловечно!
Отто усмехнулся, поправил на плечах спальный мешок и двинулся дальше.
'Отчего бы не поговорить о человечности на сытый желудок? — подумал он. — Огромный дубовый стол, заставленный простыми, понятными кушаньями: рыбная похлёбка, маринованные грибы и фасоль, клюквенный сок и квас, забродивший на ржаных хлебных корках в огромных деревянных бадьях. И даже нелюдь, сидящая рядом: и справа, и слева, и напротив тебя, тому не помеха. Съесть хорошо прожаренного рябчика или перепела, ухватить скользкими от жира пальцами зубочистку, с наслаждением поупражняться с ней и подумать о благородстве, любви и справедливости'.
Он зашёл под деревья, снял с плеч спальный мешок, мокрый от проступившего сквозь рубашку и жилетку пота, расстелил его под деревом и осторожно пристроился на нём, опираясь спиной о твёрдый морщинистый ствол.
Флавий с радостным уханьем бросился в чащу, низко припадая к земле, будто что-то вынюхивая.
'Если не останавливаться, то к вечеру выйдем в предгорье. А там, по слухам, чище, можно будет и бинты сбросить…'
Из глубины рощи, с треском расправляя твёрдые крылья, ломая ветки и налетая на стволы, ринулась стая саранчи. Насекомые, размером с руку по локоть, не разбирая дороги, неслись прочь с насиженных мест. Скорость их движения была столь велика, что Отто даже не успел как следует их рассмотреть. Они радужным облаком поднялись к низкому небу и исчезли в ослепительном сиянии полдня.
Несколько тварей, искалеченных ударом о дерево, пытались приподняться и ползти. Из чащи показался Флавий. Что-то напевая, он подходил к животному и тонкой спицей протыкал его насквозь. По- видимому, он попадал в какой-то нервный центр, потому что насекомое тут же замирало, судорожно расправив в стороны ломкие лапы и крылья, которые Флавий той же спицей деловито сбивал. Затем оставшееся в руках тельце, как кукурузный початок, забрасывал в сетку на плече и направлялся к следующей жертве.
Отто настороженно следил за его действиями.
Карлик долгое время был у него за спиной. Если бы Отто знал о существовании этой спицы, и о том, как ловко гном ею справляется, он бы никогда не допустил этой оплошности. Явный промах озадачил и встревожил его.
'Кажется, я стал хуже соображать, — подумал Отто. — А говорят, что голод обостряет ум…'
Тем временем Флавий проворно насобирал большую, в свой рост, кучу сушняка, уселся рядом с ней, неспешно вынул из заплечного мешка кресало с кремнем, ловко, одним ударом, высек сноп искр, развёл костёр и, когда пламя занялось, забросал его свежей листвой.
Всё это время, полностью сосредоточившись на своей работе, он продолжал петь. Слова были
