Перед вечером за городом полыхали зарницы и громыхало. То ли приближалась гроза, то ли заговорили пушки. До фронта было, как говорится, рукой подать. Первые отряды красногвардейцев наступали уже с пулемётами по заводской улице, откуда начинался город.
А поздно вечером грянула гроза. Молния раскалывала небо, гром заглушал голос пушек и пулемётов, ураган срезал верхушки деревьев, будто косил гигантской косой. Когда же утренние лучи солнца скользнули по блестящей от дождя земле, над промыслами поднялась до самых облаков тень разлохмаченного человека.
Это продолжалось несколько минут. Но многие жители города — все, кто встал пораньше, чтобы приветствовать красноармейцев, вывесить красные флаги или просто пройтись по умытым дождём улицам, видели эту таинственную тень. С верхней ступеньки большой городской лестницы можно было разглядеть на облаках как бы силуэт Прокопыча.
Это продолжалось несколько минут. Гигантская тень старика шагала по небу.
Несколько минут хватило вполне на то, чтобы это увидели сотни людей, спускавшихся в то время в порт. Одни застыли, замерли; другие, плача, упали на колени; многие крестились и молились.
Спустя пять-шесть минут тень исчезла.
А сам Прокопыч бесследно исчез с промыслов.
Красноармейцы смеялись, когда им рассказывай о чуде. Но ведь это была правда, что призрак, похожий на Прокопыча, бродил по облакам.
7. «Воды не давать»
Много лет прошло с тех времён, когда бежали хозяева соляных промыслов Медвежатовы, а о тени сторожа Прокопыча на облаках люди не забывали. За эти годы мало что нового произошло на косе между лиманом и морем. Промыслы забросили, вместо них появился за городом соляной завод «Химсольтреста». Коса эта бесплодная опустела: никто там, на солончаковой земле, не селился, не жил. Доживали свой век только два старых здания: контора и дом управляющего Медвежатовых.
Но зато какое раздолье было на этой косе мальчишкам!
Первым освоил пустынное солончаковое поле Яков Петрович в те времена, когда был он «Яшей — взяла наша» или Яшей-голкипером (так называли тогда вратаря футбольной команды). Прошли годы, Яков Петрович стал отцом, и сын его уже подрос — Игорь Смирнов. Он-то уж облазил все закутки соляной косы. В те годы спортивного стадиона в городе не было, и район соляных промыслов был, можно сказать, главным спортивным центром города. Случалось, что здесь, на старых соляных промыслах, собиралась масса народа смотреть матч портовиков с матросами какого-нибудь иностранного корабля.
Да, на соляной косе бывал настоящий большой футбол. Правда, до тех только пор, пока незадолго до Великой Отечественной войны в городе не выросла огромная чаша стадиона. А всё равно мальчишки тренировались и матчи «диких» команд устраивали на солончаках.
Однажды во время первого матча на соляной косе в облаках вдруг появилась тень человека. Призрак был в каких-то лохмотьях, и эта одежда колыхалась, точно крылья фантастической птицы.
Привидение нависло над футбольным полем, и стыдно сознаться — струсили ребята и бросились врассыпную. Только Игорь остался и точно по часам засек время: сколько минут привидение шагало по облакам.
После этого случая вновь заговорили о солончаковой косе, а Игоря даже опрашивали в какой-то научной комиссии, которая пыталась разобраться в истории с призраком. Но вскоре снова забыли об этой пустынной косе, пока не грянула война.
И вот теперь места эти захватил враг. Гитлеровцы устроили здесь концентрационный лагерь. Огромный загон, огороженный двойными рядами колючей проволоки, был набит людьми так, что люди стояли или сидели — лечь на раскалённую землю, вытянуть ноги нельзя было, не было места.
Нещадно палило солнце. И потому именно адмирал Кельтенборн приказал: «В лагерь воды не давать». А ведь здесь, на солончаках, жажда бывала особенно сильной: вокруг только соль, соль, соль…
Пыль густым туманом стояла над лагерем. Мутно проступали контуры людей, сидящих в самых разнообразных позах: поджав под себя ноги, скорчившись, раскинув руки.
Мёртвые сидели между живыми…
8. Что значит «Не дрейфь»?
Город бомбили с воздуха и били снарядами с моря. Иногда рушились целые кварталы: дома оседали в несколько мгновений и превращались в щебёнку, в пыль. Жильцы разбомблённых кварталов вселялись в здания, которые пока ещё были целы: уплотнялись дома, квартиры, комнаты. Уплотнилась и мореходка, в которой учился Игорь. Половина классов была отдана под казарму морской пехоте — тем самым «полосатым дьяволам», которых так боялись фашисты.
Как же завидовал Игорь этим чёрным бушлатам! В казарме то и дело гудели колокола громкого боя или заливисто пел горнист: «Тревога!»
Моряки выбегали в полосатых тельняшках, на ходу надевая бушлаты, припечатывая блином бескозырки. С тех пор как появились моряки, всё в мореходке стало по-другому. Здание училища превратилось как бы в корабль. Никто не говорил теперь «помыть пол», а только «драить палубу». Лестница называлась теперь трапом, скамейки — банками.
Всё это Игорь знал ещё раньше. Ведь и дома у Смирновых приняты были морские выражения. Но теперь, когда Игорь ежедневно общался с морской пехотой, он узнал ещё много нового. Игорь очень быстро перенял все выражения и словечки военных моряков. Спросить его раньше: «Что там в конце улицы, за портом?» — и он бы не задумываясь ответил: «Море». Кажется, яснее ясного. Нет, теперь для Игоря это было не море, а «водный рубеж». Ялик мореходки, на котором ребята несли службу спасателей по воскресеньям и праздникам, был теперь для Игоря «плавучим плавсредством».
Всё, что имело отношение к войне, волновало его. Казалось, что какая-то пружина храбрости и удали всё туже и туже закручивалась в нём. Был бы только случай, чтобы проявить эту смелость, это страстное желание встретиться с врагом — бить его, гнать с родной земли, гнать без устали.
Сколько раз Игорь слышал и сам говорил: «Не дрейфь», что значило — «не бойся». Теперь он узнал, что дрейф — это когда корабль сносит с курса ветром или тащит со льдами. Штука страшная, потому и говорят «сдрейфить».
Да, уж про морских пехотинцев можно было сказать, что они не знали, что такое дрейфить!
Вероятно, ни одна в мире пожарная команда по тревоге не строилась так быстро, как отряд морской пехоты.
Когда бы ни звучал сигнал тревоги в мореходке, он будил Игоря, и, хотя тревога эта не имела к нему отношения, он вскакивал, одевался в несколько секунд и, скользя по перилам, скатывался во двор. Он видел, как моряки шли в бой — бой необычный, почти всегда смертельный, — и ему хотелось быть с этими бесстрашными людьми. Но он знал, что дальше ворот мореходки, где стоит часовой с автоматом «ППШ», его не пустят. И однажды здесь, во дворе, когда моряков так вот собрали по тревоге, Игорь слышал разговор командира или политработника с моряком, который отправлялся на задание. Было темно, и лиц говоривших Игорь не видел. Вырисовывались только силуэты двух рослых людей, и слышны были негромкие слова:
— Задача понята?
— Так точно!
