Ухмылки ухмылками, а все-таки он заторопился и вскоре в распахнутой куртке выбежал на улицу к остановке. Троллейбус, естественно, отошел прямо у него на глазах.
Мимо проехала поливальная машина. Из сквера щурились на утреннее солнце портреты передовиков производства. Купив в киоске пачку 'Родопи', Влад закурил, нервно меря шагами тротуар. Ему только что вспомнился вчерашний день.
Воскресений было два.
Воскресенье N1 началось с того, что в прихожей у зеркала он обнаружил Ленину расческу. Он в ярости разломал ее и выбросил в окно. Но день был испорчен, руки тряслись и мысли одолевали мрачнее некуда. Влад достал из холодильника банку пива и выпил ее залпом, как лекарство. И понеслось. В результате он не съездил, как планировал, по объявлению посмотреть машину — взамен той, что отдал Лене. Спать он лег кривой, как патефонная ручка, и даже ни разу не вспомнил о своем странном душевном расстройстве.
Это воскресенье он назвал Горьким — из-за гадостного привкуса во рту.
Воскресенье N2 было совсем другим. После завтрака они поехали в Уткину заводь — в новый зоопарк. На Лене было бледно-оранжевое гедеэровское пальто, и он назвал это воскресенье Оранжевым.
Анюта первый раз была в зоопарке. Влад тоже не был, с тех пор как зверей переселили с душной Петроградки на просторную окраину. И трудно сказать, кто из них — отец или дочка — был в большем восторге.
— Мишки! Мишки! — визжала ошалевшая Анюта. А потом тащила папу за руку: — Ну идем же! Там же лев!
Влад как заведенный щелкал 'Зенитом'. Почти всю пленку он извел на белых медвежат, забавлявшихся в воде с автомобильной камерой. Их огромная мамка загорала на берегу, а отчаянно храбрая ворона пыталась подобраться к остаткам ее обеда.
Потом они посидели в мороженице, заказав пломбир с шоколадом и с сиропом. Вечером по телевизору показывали 'Брильянтовую руку'. А ночью… В общем, в воскресенье N2 Влад тоже ни о чем не вспоминал.
И вот что любопытно. Прислушиваясь к себе, он заметил, что теперь его воспоминания чередовались. Это как на картинке, где ты видишь то вазу, то два профиля, обращенные друг к другу.
Сначала он более отчетливо помнил Горькое воскресенье, а Оранжевое иногда вспыхивало ярким солнечным зайчиком. Затем Оранжевое вырвалось вперед и лишь иногда отдавало горчинкой. Но потом все устаканилось, и оба воспоминания равноправно угнездились в его памяти. Ощущение было очень неприятным.
В подошедший троллейбус Влад влез, активно работая локтями. Пассажиры, как обычно, висели друг на друге. Из общего монотонного гула вырывались отдельные реплики:
— Мужчина, смотрите, куда прете! По ногам как по асфальту!
— Будьте добры, пробейте талончик!
— Мальчик, сними портфель. Всю юбку объелозил!
— У метро сходите? Ну так подвиньтесь, раз не сходите.
Двадцать минут на троллейбусе, потом полчаса на метро. С пересадкой. В час пик. Потом — трамвай… Многие готовы любить свою работу, если на нее не придется ездить. Всклокоченный и вспотевший, Влад вбежал в ворота институтского двора.
Зеленую Генкину 'волгу' он заметил сразу. Сначала его кольнула зависть: передвигаются же некоторые по-человечески… А потом вдруг отпустило. Экая невидаль — 'волга'. В той, другой жизни у него была машина получше. И будет еще лучше — как только он выкроит время заняться покупкой. Зато в этой жизни у него есть Лена и много-много, бесконечно много Оранжевых воскресений. Как он раньше не ценил такого богатства? Ради этого пусть ему хоть каждый день мнут бока в общественном транспорте!..
Влад поймал себя на том, что впервые подумал о двух своих 'я' как об объективной реальности. Выходит, все, чего ему не хватает в одной жизни, можно компенсировать в другой? Если это и безумие, то чрезвычайно удачное!
В комнату N24 он влетел с первыми позывными производственной гимнастики. Все его сослуживцы уже стояли в проходе у своих столов. Руководитель группы Алла Михайловна недовольно покосилась на опоздавшего.
— Руки в стороны, ноги на ширине плеч, — скомандовало радио. — Согните руки перед собой. Держите локти прямо! Разведите руки в стороны. Раз-два! Раз-два! Веселей, товарищи!
Снова этот нарочито доброжелательный голос — как будто мы все тут умственно отсталые, подумал Влад.
Впереди него махала худенькими руками чертежница Людочка. Она только в этом году пришла в институт по распределению. Людочка считалась модной девчонкой: носила джинсы 'Салют' и короткую стрижку с рваной челкой.
— Тетеркина ко мне опять вязалась, — вполоборота сообщила Людочка Владу. — Зачем я в джинсах? Я ей говорю: 'Алла Михайловна, ну что за каменный век!' А она мне: 'А ты читала постановление ЦК об укреплении дисциплины на рабочих местах? Хочешь нам показатели снизить? Еще раз увижу — влеплю выговор в трудовую'. А в чем ходить-то? Как Алла, в юбке 'прощай, молодость'? Злые вы, уйду я от вас, — мечтательно протянула Людочка. — Два года отбатрачу и уйду.
Влад кивал и 'угукал' — сочувственно, но рассеянно. Он думал о другом. Прямо перед ним на стене красовались два портрета. На одном — Ленин в крапчатом галстуке. На другом — Тропинина в окружении рабочих. Раньше Влад воспринимал эти портреты безразлично, как неизменный фрагмент интерьера. Теперь его странный двойник нашептывал мысли самого что ни на есть опасного свойства.
Владлен Верижников дожил до двадцати девяти лет, не задумываясь о многих вещах. Представления, которые воспитала в нем семья и школа, были образны и примитивны, как у дикаря. Иногда здорового человека пробирает дрожь при мысли, что он мог родиться инвалидом. Так в детстве Влад с ужасом представлял себе, что было бы, не родись он в СССР. Весь остальной мир виделся ему коварной ловушкой, бездной, в которой бродят призраки безработицы, расизма и милитаризма. Конечно, став взрослым, он ко многому стал относиться иначе. Что-то стало раздражать… Но и в страшном сне Владлену не могло привидеться, что однажды Советский Союз завершит свое существование.
И вот в его внутреннем мире появился некто Владислав и сказал: не знаю, как у вас, парень, а у нас все давно развалилось к чертям.
— Раз-два! Раз-два! Достаточно. Молодцы! А теперь ноги вместе, руки вперед. Приседаем — раз-два! Раз-два!
Влад не замечал изящной Людочкиной попки, обтянутой серой джинсой. Ему вдруг показалось, что ласковый прищур Ильича стал ехидным…
После зарядки на столах одновременно загудели компьютеры — сеть включалась централизованно.
Влад честно попытался сосредоточиться на схеме генератора — но не смог. Мысли разбегались. Его бесила собственная неспособность додуматься до какого-то логического конца, он просто готов был застонать от досады. Иногда Влад кидал косые взгляды на коллег, корпящих над работой. Ему казалось, что его безумие становится заметным для окружающих. Присутствие людей его смущало и тяготило.
Наконец наступил обеденный перерыв. Первой из-за стола выпорхнула Людочка.
— Владик, в столовку идешь? Нет? Что это с тобой? — она шутливо пощупала ему лоб холодными пальцами. — Семейные проблемы? Или просто насморк?
— Насморк, — послушно кивнул он.
— Простыли, Владлен Никитич? — тут же встряла Тетеркина. — А почему к врачу не идете? Я же вижу, вы с самого утра не в себе.
'Господи, да уйдете вы все наконец?' Подавив безмолвную мольбу, Влад пробормотал:
— Да ерунда!
— Ваше здоровье, молодой человек, — не ерунда, как вы изволили выразиться, а наша общая забота. И пренебрегать им вы не имеете права, — холодно отчеканила Алла, выходя. — Если больны — берите больничный и не распространяйте вирусы.
— Достала, — буркнула Людочка, показав ей вслед язык. — Послушать ее — так у советского человека
