Минуту шли молча, наконец Константин, произнес:
— Эрик, мне их жаль не меньше чем тебе. Но давай без сантиментов. Не из кого выбирать, пойми. Эти люди, как и ты, плавали на моих кораблях; они знают меня, верят и готовы подчиняться. Не представляешь, какие там настроения? — картограф поднял вверх палец. — Так они и десятой, того, что происходит не знают. Сразу бунт. Друг друга резать начнут. Первых нас, конечно.
— Думаешь, не знают?
— Нет. Откуда? Сегодня услышал: 'На первом ярусе примесь дыма ноль семь процента'.
— Как так? — удивленно спросил помощник. — Уже неделя, как перевалила за два.
— А в докладном журнале, для 'старших', я до сих пор указываю ноль семь. Как чувствовал. Рыба с головы гниет. Я знаю кто…
— А капитану, что говоришь?
— Все, что знаю я и два моих помощника, известно и ему. Кстати, ты останешься за главного. Вик мне на верху нужен. Он говорит хорошо, и боятся его. В пять построение. Пожара уже не спрячем, но про масштаб пока не будем распространяться. Мне нужна эта неделя, мой друг. Ну, чего ты опять кашляешь? Не останавливайся. Да, ты, так и не сказал, кто обгорел. Чего молчишь?
3
Мертвые лежали у стены. Почти не отличить: обгоревшие, скрюченные, с одинаковым выражением боли на лицах. Но Вика узнать не сложно, по протезу, вместо левой кисти. Константин склонился над телом первого помощника, потрогал опаленные волосы.
— Вик. Друг мой, как же ты меня подвел.
Комната проходная, туда сюда мелькали грязные, потные, с оголенными торсами: с тачками, ведрами, топорами. Когда они замечали Константина, то улыбались, и было странно видеть проявление радости на этих уставших, жестоких лицах. А из коридоров доносилось: 'Капитан Рум здесь!.. Наш капитан здесь!..'
От едкого дыма защипали глаза; картограф прижал ко рту платок, вдохнул, и еле сдерживая кашель обратился к Эрику:
— Почему сразу не сказал?
За стонами, топотом, чавканьем насосов, за всей этой шумящей суетой, Эрик не расслышал.
— Почему не сказал? — повторил Константин.
— Когда я уходил, первый помощник еще дышал, — прозвучало в ответ.
Картограф приглядывался к другим обгоревшим, и никого больше не мог узнать.
'И они верили мне, улыбались, называли капитаном. Даже здесь, на 'Цесариусе' — капитаном. А если б знали чем кончится?.. Может и знали. Просто выбора не было. Им легче. А мне… нужна эта тяжесть? Завтра, соберу всех, скажу: плывите куда хотите. И через две недели, будем на островах. Холодные скалы, пустой горизонт и голодная смерть. Их решение. Верное или нет, не важно. Главное, я снял с себя груз. Или не снял? Не снял. Один, может решить за всех, если он прав, если во благо… Если, я и правда верю в то, что делаю… Какого черта!.. Себе же вру. Есть шанс, что нас найдут на Береях? — маленький, но есть. Есть шанс доплыть до Тиру? — такой же. Но я выбираю Тиру, потому что двадцать процентов груза — мои. Дело всей жизни — вот что еще на весах. Вот она — правда. Как всегда гадкая, постыдная. Может, и без этих двадцати процентов, шли бы тем же курсом? Может. А этих, что еще час назад дышали, устраивает это 'может'?'
— Пятнадцатый горит! — послышалось из далека. — Скорее, пятнадцатый горит!
Эрик посмотрел на Константина.
— Не может быть. Там по колена воды.
— Пятнадцатый горит!
Константин сорвался с места, помощник следом. Все как вымерли, в отсеках ни души, подбежали к насосам, и тут никого. Скоро Эрик обогнал картографа, позади них послышался топот. Константин оглянулся, крикнул, что есть мочи:
— К насосам! Качайте, качайте воду!
Его поняли: несколько секунд, и шланги, что тянулись по отсекам вздулись от давления, эфир наполнился тяжелым дыханием поршней. Чем дальше по коридору, тем гуще дым: все хуже видно и тяжелее дышать. Картограф запнулся о что-то большое, мягкое, чуть не упал.
— Осторожней, — услышал впереди придушенный голос помощника. — Тут еще двое.
Скоро Константин наткнулся на еще два тела, и опять чуть не упал. Потом потерял ориентир, растопырил руки в поисках стены, закрутился на месте, но услышал кашель Эрика, и опять:
— Пятнадцатый горит! Все сюда!
Кто-то тяжело дыша шел ему на встречу.
— Держи крепче, не роняй…
— Дышать нечем… Сможешь сам?
— Да куда мне, борова такого. Давай-давай, там еще двое…
Картограф, пропуская их, прижался к стене, сказал не своим голосом:
— Через двадцать метров справа дверь, комната проходная, потом лестница, — закашлял. — Оставите его и живо назад.
— Капитан, это вы?
— Да Макс, это я. Кто с тобой?
— Со мной братья. Лем отключился… Там еще двое… их паром обожгло… время потеряли, если б…
— Идите-идите! Потом… все потом…
— Поздно сменили… угорели все… пришла смена, и тоже нахлебалась… занялось в один момент…
— Потом, потом будем разбираться…
Константин поспешил дальше, скоро услышал шипение пены, треск горящего дерева; лицо обдало жаром, запахло палеными волосами.
В пятнадцатом отсеке дым не такой густой. На фоне пламени выделялся силуэт второго помощника.
— Помоги подтянуть! — крикнул Эрик.
Картограф опустил руки в воду, нашел шланг, потянул в середину отсека. На миг прояснилось, возле дальней стены показались горящие мешки; огонь по ним добрался до потолка. Второй шланг был метрах в пятнадцати, его выдавали струи пены, что взлетали на три а-то и пять метров, а когда давление падало, терялись в мутном водовороте. Добраться до него ни так просто: пламя охватило деревянные контейнеры, перегородки отсека, стены. Мешали мешки с химикатами, раньше их сдерживали деревянные брусы; теперь брусы сгорели, и тонны груза нависли над проходом, уперлись в горящую стену, готовые вот-вот обвалиться. Чтоб не опалить лицо картограф натянул китель на голову, кисти спрятал в рукавах. Пробежать под огненной аркой не получилось, спасаясь от жара он стал на четвереньки, и медленно, чтоб не свалить на себя все эти тонны, двинулся по узкому проходу.
Долго находиться в отсеке нельзя, пары химикатов разъедали легкие, глаза слезились, слюни становились густыми, застревали в горле и не давали дышать.
Тушили по очереди: менялись каждые пять минут. С нижнего яруса подняли еще два насоса, а через час, когда пятнадцатый отсек потушили, насосы пришлось стаскивать обратно. Последний не удержали: сорвался, кубарем покатился по лестнице, впечатал в стену двух матросов, зажал Константина между ступеней. Картографа освобождали десять минут; у него ободрало спину, были поломаны ребра, вывернуло ключицу.
Несколько минут отдыха, и по новой. Еще несколько часов Константин оставался внизу. Его уже не узнать. Как все раздетый до пояса, черный, оборванный, злой, с нескончаемыми приступами кашля. Как все таскал мешки, когда замуровывали коридоры, конопатил щели в стенах, засыпал песком буферные отсеки. Все это для того чтобы перекрыть кислород: уморить, задушить огонь.
