— Скоро закроется. Начало первого… Сейчас попросят…
Я покрутил пустой графин, посмотрел на свет:
— Девушка, — окликнул барменшу, — еще сто миллилитров.
— Мы скоро закрываемся.
— Тогда — сто пятьдесят… и пива.
Бородач тормоша мое плечо: — Ну, так что?
Я громко выдохнул:
— Номер свой помнишь? — спрашиваю.
— Помню.
— Если меня здесь не будет — позвонишь.
— А сейчас куда?
— На улице сяду.
— Холодно, — предупредил Антон. — А ты, ничего не одел.
— Ты, такой трогательный парень, — говорю. — Иди, девочки ждут.
Он сел на свой стул, помолчал, собрался с мыслями: — Интересно. Ты так говоришь, как будто обвиняешь в чем-то. Если я здесь нужен…
— Нет. Не нужен, — говорю.
— Тогда, чего ты такой? Чего дуешься… я же вижу. Ну честно…
Принесли графин с водкой и бокал пива, забрали грязную посуду: — Через десять минут закрываемся.
— Хорошо. Рюмочку, только оставьте…
— Извините.
Я наполнил рюмку, сразу выпил, запил пивом.
— Думаешь, мне легко, — продолжил Антон. — Просто… Если ты будешь тут сидеть, что-то изменится? Не изменится.
— Я тебе, что-то сказал?
— Нет. Но я бы не хотел, чтобы обо мне думали плохо.
Я улыбнулся: — Ты бы не хотел?..
— Да.
— Два часа рассказываешь про любовь, и тут же путаешься с местными шлюшками, это как? Друга убивают, а ты сидишь, отбивнушки кушаешь, и лезет же ж в тебя… А в больнице…
— Ну знаешь, Глеб… А ты водку жрешь, и ничего…
— Антон, на самом деле, я сейчас, очень злой… а у тебя рука сломанная… Шел бы ты, от греха подальше…
Он встал: — Ты неправ.
— И лучше, сделать это молча, — говорю.
Сделал вид, что обиделся, ушел, подруг не забыл, конечно.
Минут через пять я вышел на улицу, прошел метров сто в сторону парка, приметил, большую деревянную скамейку, чуть дальше, были еще, и они хорошо освещены фонарями, но с этой просматривалась вся улица в обе стороны, на ней и остановился. Оставалось пол пачки сигарет, за час все выкурил. Попробовал, опять, позвонить, но это бесполезно — дурной день. Не хочешь, чтоб тебе звонили: выбрось телефон, разбей об стену, продай, купи себе каких-нибудь пирожных там, или, что еще..? Так ведь, не разобьет и не продаст, и завтра будет на связи, как ни в чем не бывало, вот, только — завтра: будет, уже, завтра.
Возле кафе остановилось такси, вышли пожилые мужчина и женщина, перешли через дорогу, скрылись в темной арке дома напротив. Первая машина, что появилась на этой улице за целый час. Хорошо, что их мало, меньше переживаний.
Похолодало, или трезвел; помахал руками, попрыгал — вроде помогло. В кармане завибрировал телефон, я нервничал, долго не получалось достать, наконец вытащил, нашел нужную кнопку, но номер… Номер. Это не Дима. Звонила Маша. Да, та самая комбинация… Цифры, которые набирал каждый день, а вот нажать вызов, так и не решился.
Девочка моя. Моя Машенька… что же я тебе скажу? Прости меня. Пока, нечего сказать, потерпи, ты видишь, как мне трудно… Телефон не умолкал; я погладил трубку, представляя, что это ее рука, вспоминал ее лицо, глаза, волосы… Почти два, а она не спит. Где она? В Питере? Да, сказала, что приехала. Значит у родителей, в свой комнате, у окна, как всегда, если звонит… Отдернула шторы, распахнула окно, смотрит на луну, она это любит… Поднял голову, и надомной та же луна, — большая, светлая, как Машина улыбка, как…
Телефон умолк, и я услышал шаги. Далеко в свете фонаря промелькнул знакомый силуэт. Появился, и сразу нырнул в темноту. А может, и показалось? Показалось. Теперь увидел. Ветер колыхнул фонарь, и дрожащий свет вытянул из мрака распущенный парус целлофанового странника. Простой пакет. Обычный продуктовый пакет. Почти долетел до меня, метнулся в высь. Но шаги? Слышно. Шаги все ближе. Цок, цок — стучали каблуки. Цок, цок — отскакивало эхом от серых домов.
Я вышел на дорогу, на свет, но зря, так видно еще хуже, всматриваясь, отошел назад. Шаги все отчетливей, ближе, а человека все нет. Скоро через меня пройдет, да где же он? Может, я сплю? Протер глаза, посмотрел на скамейку — меня там нет. Значит, не сплю. А они все громче, громче… и вдруг стихли. Жутковато. Хорошо запомнил, как отстукивали по бетонному полу коридора — туфли, когда Игоря уводили. И там, на лестнице, в грохоте посторонних каблуков, — его, легко узнавались. Что это, — очередное видение? Эти сны, знаки… Фантомы, приведения приходят ко мне, чего-то хотят, зачем-то я им нужен. Знаю зачем. Это я включаю свет в конце тоннеля; я решаю: куда поедет лифт, в глубь или в высь, подбираю нужные шумовые эффекты. Я, главный проводник в этом поезде, я…
И опять этот стук… Цок, цок… Цок, цок…
— Игорь, — крикнул я в темноту. Больше не стучали. Остановился.
Может, думаю, я, как проводник, должен сделать какие-то шаги на встречу?
И я побежал на ветер, споткнулся на ровном, упал. А думал — трезвый. Ошибочка. Ну да ничего, — ведь не машинист, а только проводник.
Поднялся, пробежал метров тридцать до горящего фонаря, и вдруг услышал:
— Глеб! — голос белоруса, точно его, — не спутаешь: сильный, басовитый.
Стоя под лампой, поднял голову; вокруг плафона кружилась жирная ночная бабочка
— Где ты?! — крикнул ей.
— Глеб!
Оглянулся, туда, откуда прибежал. Под тем самым фонарем, где был минуту назад — стоял Игорь. Улыбался. Внешне — очень даже живой, размер головы — подходящий, весь такой — сухой, и никаких крюков…
— Живой, — прошептал я.
— Как видишь! — крикнул он. Наверное прочитал по губам. — Прикольная бейсболка! Подаришь?!
— Живой! — крикнул я, что есть силы. Засмеялся, прямо как тогда, в лодке. — Живой! Ха-ха-ха…
Игорь заразился от меня, тоже хотнул:
— А где капитан?!
— Ушел в море… 'ненаблядный' наш.
Почувствовал слабость, ноги подкосились, уселся прямо на асфальт. Какой груз свалился с плеч, — улыбался, но из глаз, опять слезы. А все таки я его вытащил. Вытащил!.. Живой!
— Иди сюда! Хоть пощупаю тебя!
— Глеб, давай лучше ты. Пока дохромаю…
— Что с тобой? — спросил его.
— Вражеские личности меня невзлюбили.
— Бывает. — Пытаясь подняться, уперся кулаками в грубую нождачку асфальта, и… Не смог, устал. — Меня тоже, — сказал ели слышно, — невзлюбили…
