двадцати метров — ничего.
— Тут берег каменистый, он должен был зацепиться…
— Может, еще в камышах?..
Он опять полез в камыши:
— Глеб-Глеб, как же ты мог…
— Ну ты же видел, блин… она хотела меня укусить!..
— В это веришь?
— Я знаю, что я видел. Это не рыба… Какой-то злобный потомок Ихтиандра.
Игорь вышел на берег, стал одеваться:
— Да, так рождаются легенды. — Посмотрел на меня, улыбнулся, осуждающе покачал головой.
Спрашиваю:
— Сколько, думаешь, она весила?
— Пуд — это железно.
— Мало, что-то. Давай говорить: тридцать килограмм.
— Нет в тебе размаха. Семьдесят не меньше. Тридцать, любой дурак вытащит.
Сергей и Саша проснулись, сидели на скамейке, друг напротив друга, тихо беседовали, кофе пили.
— Ребята, что было! — крикнул им издалека. Сергей, какой-то злой, ничего не спросил.
Подошли. Я, то же, но иначе:
— Что было, ребята?!
— Кто оставил чайник на плите? — спросил Сергей.
— А чего сразу, я?! — возмутился я. — Может, Антон, или?!.
— Антон говорит, что не он. И вообще он спит!
— Тогда не знаю. Люди, признавайтесь, кто ставил чайник?
Внимательно посмотрел на присутствующих. Да, и ведь никто похоже не сознается…
— А смелых, и честных не осталось, — упрекнул я. — Жаль. Кстати, а что с чайником?
— Умер.
— Такое прощать нельзя. Любовь к чайникам, человек должен впитать с молотком матери.
— Значит, так и не признаешься?
— Я как все. Если другие признаются… А так, чиволи я хуже других?
Антон не хотел вставать, а между тем, уже пол десятого. Я стал нервничать, опять полез в палатку.
— Все встали, один ты валяешься, пошли…
— Мне надо спать, хотя бы, семь часов. Глеб, дай мне еще чуть-чуть…
— Потом, клева не будет, пожалеешь…
— Не рыбак я, не мое… Прощай Глеб…
— Сашенька просила, чтобы я тебя привел…
— Правда просила?
— Конечно! Говорит, без Антона так скучно!.. Одевайся, мы ждем… Тебе, место такое нашли… Пошли, пошли…
— Ну, разве только, если Сашенька…
Сидели рядом. Игорь справа от меня, у него три удочки. Пока ничего не словил. У Саши и Сергея по одной, и тоже, ни поклевки.
Для Антона, самое козырное место: да — камыша нет и допустим, мелко, зато вид — хоть влево, хоть вправо, — все как на ладони. Поставил ему стульчик, на крючки червей насадил, удочки забросил, садочек на рогатину и в воду, и подсачек, рядышком. А его все нет и нет. А между тем, уже без пятнадцати. Смотрю — Игорь тоже нервничает, на часы поглядывает.
— Сейчас, — говорю, — пойду еще раз позову.
Игорь несколько раз кивнул.
— Да пусть спит человек, — окликнул меня Сергей. — Не трогай его. Во сколько легли? И клева нет, чего будить?
— Давай, давай — зови его, сейчас начнется, — крикнул Игорь. Обратился к Сергею:
— Пропустит, потом обидится… Серега, потом же спасибо скажет… Такую рыбалку нельзя пропускать.
— Да что, пропускать-то? Не клюет ни хрена!
— Да! Не рыбак! — оскорбил Игорь друга, и отвернулся.
Притащил Антона, чуть ли не силой, усадил на стул, всунул в руки удочку:
— Внимательно смотри на поплавок.
Бородач махнул Саше:
— Привет. Вот я и пришел!
— Доброе утричко. — Саша помахала в ответ. — Ты сегодня в штатском.
— Мокрое.
Антон поежился, вздрогнул от сырости, посмотрел на меня:
— Пойду, зубы почищу.
— Антон, давай уже со всеми. Пол часа и пойдем позавтракаем, умоемся.
— А может, все-таки… — Он попробовал привстать.
— Сидеть, — рявкнул белорус.
Антон подчинился. Игорь натянуто улыбнулся:
— Сделай одолжение, посиди с нами пол часика. Я хотел бы поговорить с тобой о рыбалке… о жизни… о 'Пегреме'… Понимаешь?
Опоздали. Появились в пятнадцать одиннадцатого и с противоположной стороны. А в остальном, все очень хорошо. Перьев хватило на всех, особенно удался вождь. У него самые яркие, большие. У индюков вообще очень красивые перья, почти, как у павлинов. Маленький был, выменивал: петушиные, утиные, но самые яркие — индюшечьи, очень их любил. Собрал коллекцию и подарил девочке — Настеньке. Где ты сейчас, Настенька?
Голые торсы, перья, разукрашенные лица и гребли правильно: каждый со своего борта.
И тут я испугался, — у третьего в руках гармошка, просил ведь: 'Не импровизировать'! Сейчас запоет: 'Вдоль по Питерской' и все пропало.
Должно быть так: подплыли, метров за сто — встали, побили ладошками по губам, поулюлюкали, десять раз крикнули — Майя-Майя! Загадочно махнули в сторону противоположного берега, и навсегда исчезли в резервации, за поворотом… Сто пятьдесят долларов — каждому по полтиннику, неужели так трудно сделать, как просил. Ведь все расписал, там, вверху, черным по белому — Майя-Майя! — идиоты, блин… Кричите уже!
Остановились, метров за пятьдесят. Вождь встал во весь рост, качался, чуть не падал, пьяный конечно, а утром трезвый был, рассудительный такой, торговался, как последний бледнолицый — никакой гордости, а еще — дитя прерий…
Гармонь набрала воздуха, человек на лодке запел, инструмент догнал и не в ногу поплелся рядом:
— Настоящему индейцу, надо только одного… — понеслось над озером.
Я посмотрел на Игоря. Белоруса, меньше всех интересует, что приплыло к нам из Америки. Он зол, разочарован и почему-то во всем винит меня. Пока только взглядом, но это, пока.
К песне индейца присоединился собачий лай, Игорь не удостоил взглядом нового персонажа, все так же не весело улыбаясь смотрит на меня. По лодке носился белый пудель или болонка, или… не важно. Видать, спала, а от шума проснулась. Песня, гармонь, а тут еще и болонка — странные такие индейцы. А Саше довольна — бегала, хлопала в ладоши, хохотала:
