плесенник', 'Возвращение ублюдного сына', все, что так трепетно растил в себе, чем восхищался, что поражало в Сергее, оказывается, и он в свое время просто скопировал, поддался сильному, заразительному влиянию кого-то другого.
— Ну что, и мы пойдем что ли? — говорю. — Две ночи как ни как…
— Вы идите, я еще посижу, — сказал Игорь.
— Опять, всю ночь, на гитаре?..
Игорь ухмыльнулся: — Сколько той ночи. — Ушел в палатку, опять загудели струны.
— Снова, всю ночь будете трынькать? — ругался Сергей. — Давайте спать, а!
— Спи, все давно спят, тебе это снится.
— Игорь. Третья ночь.
— Я лягу, лягу.
Игорь вернулся, сел напротив, стал настраивать гитару.
— Не намокла? — спрашиваю.
— Она внизу была, повезло. Над ней все сумки промокли, а у нее чехол, чуть-чуть влажный.
Я бросил дров. Костер опять разгорался.
— Ну что, Антон? Давай, что ли?.. — говорю.
— Спать не будем?
— Спать дома.
— А где она?
— Там на столе оставалась, почти полная.
В эту ночь пели только песни 'Б.Г.', некоторые, раз по десять, чаще других: 'Государыню', про смерть в черной машине, и эту… названия не помню: 'мается, мается, жизнь не получается…' Под утро, когда стало светать, Антон попросил, что-нибудь из 'Кино'.
Игорь запел:
— Белый снег, серый лед…
17
Рассвело, и я ненадолго отлучился, когда вернулся, костер уже потух. Попробовал, как можно тише пробраться в палатку, но задел гитару, споткнулся о сумку, упал, в пакете под рукой, задребезжало.
— Пьянь, — не громко выругался сонный Сергей.
— Чшш… не шуми, — говорю.
Антон посапывал, Игорь не спал, поднял к потолку руку, и, улыбаясь, рассматривал, будто в полумраке разглядел что-то новое, чего при свете не увидеть.
— Глеб, ну как?
— В десять.
— Вот видишь, все получилось.
— Ты можешь себе представить реакцию? Ничего, я тебе потом расскажу…
Игорь захихикал:
— В девять я вас бужу, и вперед. Я пойду, червей накопаю.
Он приподнялся, пополз к выходу.
— Ты что, спать не будешь?
— Нет, — сказал он, — поздно уже, вернее рано, не важно… спи.
Долго не мог заснуть, крутился и так и эдак — не получалось. Опять он пересидел. Да что он — каменный? Нет Игорь, — ты заснешь первый. Не знаю, зачем мне это, но сначала — ты…
А теперь кофе, я хочу кофе, очень крепкий и очень сладкий и горячий, чтобы пальцы обжигались… Выполз из палатки. Уже светло. Поставил чайник на огонь. Решил пойти к озеру, смотреть на туман, там сейчас красиво…
Туман, только над водой, — берег, хорошо просматривался в обе стороны. Игорь уже далеко, шел мимо камышей, в сторону деревни. Появлялся и снова исчезал за кустами. Иногда слышал, как свистит спиннинг и о воду бьется блесна, но эти звуки все тише, тише. Вдруг резкий всплеск, бульканье и треск катушки. Я рванулся к белорусу, крикнул:
— Подожди! Я хочу это увидеть!
Игорь услышал, до меня донесся его смех.
Бежал больше минуты, запыхался, ободрал ноги, но не зря.
Он залез по пояс в воду, дал рыбе уйти на глубину — дальше от камышей, выводил на пляж, где нет травы, там не зацепится.
— Говоришь, щук не ловил? — крикнул через плечо.
— Теперь, могу сказать, что ловил, — ответил я. — Вон какую мы с тобой тянем!
Белорус подкрутил фрикцион, катушка затрещала реже, но стал подматывать, и спиннинг задергался с большой амплитудой, над водой опять защелкало.
Наконец, вывел на чистое, рыба все там же, на глубине.
— Ну раз так, то давай! — Вылез из воды. Протянул мне спиннинг.
— Упущу! Жалко будет… Она там большая…
— Упустишь, убью! Но ведь, кто не рискует… а?..
Перехватил, сразу почувствовал на руке тяжесть. Вдруг, давление исчезло, спиннинг выпрямился, леска провисла. Я растерянно повернулся к Игорю:
— Сошла.
— Да где, сошла?!. Катушку крути! Там она!
Это — уже не нужно, спиннинг снова изогнулся, катушка затрещала, леска натянулась, от порыва ветра вдруг загудела. Не держал таких крупных; руку, будто, током било, легкие вибрации сменяли мощные удары — только бы не порвала.
— Не порвет, — обнадежил Игорь. — Это не леска — это мононить.
— Я что, опять вслух?..
Он смеясь:
— Давай уже, подводи, смелее!
Я с усилиемстал крутить катушку, щука поддавалась, подходила, метров за десять, вспенилась вода, забурлила, как кипяток в чайнике, и опять катушка затрещала, снова рыба пошла на глубину.
— Бред, — возмутился Игорь. — Такого не бывает! Это ж не 'Голубой Марлин', полущур задрипанный а форсу…
— Откуда у нее столько силы?
— Сейчас поглядим, что ж там за зверь такой…
Игорь подкрутил фрикцион, сжал пружину до максимума:
— Все! Теперь только ты и она. Сойдет так сойдет, зато почувствуешь всю мощь… Тяни смелее мой мальчик, это момент истины!
Пробковый кончик уперся в живот, стало больно, я и вправду почувствовал 'всю мощь'; крутить ручку трудно, не спеша, попятился к лесу. Рыба пошла в бок, обратно, к камышам. Потянул, что есть мочи, порвет так порвет, а в камыш уйдет, оттуда уже не вытяну.
Кончик лески менял направление, петляя и выворачиваясь английской 'S' — рыба пошла на меня. Пятнадцать, десять, пять метров; только заметил, что по колена стою в воде, — когда успел, непонятно, наоборот же, от озера шел. Потащил к берегу, как упертую корову за рога, и опять леска обвисла, но щука не сошла, огромная зубаста, она уже в метре от меня, из воды, как выскочит, чуть руку не оттяпала. Не рыба а Анаконда — толстое брюхо и гигантская чешуя, — мерзкая такая, хищная — желтая с серым. Голова огромная, как пятикилограммовый арбуз, жабры раздулись, и там виднелось что-то ужасное, жестокое и голодное, — такие, зубастые колесики, или даже… Не успел разглядеть. Так испугался, что закричал, отдернул руку; спиннинг вырвался из пальцев, вылетел и больно ударил белоруса по голове.
Спиннинг не нашли; щука забрала его с собой. Игорь нырял полчаса, — прощупал дно в радиусе
