И только огромные темно-зеленые глаза — смеющиеся глаза из кошмарных сновидений — были знакомы ему.
— Ты хотел видеть меня?! — громко произнесла Серидэя, и лукавая улыбка чуть приподняла уголки ее губ. — Смотри же!
Она медленной плавной походкой направилась к киммерийцу и, остановившись, глядела на него сверху вниз с надменной высокомерностью и все той же злорадной насмешкой во взгляде. — Ну, как?! — встряхнув копной красно-черных волос, спросила она. — Доволен?!
— Да, — тоже с насмешкой отвечал Конан. — Признаю, сегодня ты выглядишь гораздо лучше, чем во время нашей первой встречи… в Химелийских горах. Помнишь?! И как это тебе только удается… — киммериец нарочно остановился, будто задумался о чем-то. Затем, изображая озарившее его просветление, (причем сделал это с завидным искусством!), широко раскрыл глаза и с наигранными доверительными нотками в голосе произнес: — Может быть, это сила вендийской принцессы вернула тебе былую красоту?!
Взгляд верховной хранительницы мгновенно сделался жестче, уголки губ опустились.
— О! Не отвечай! Я и так вижу, что угадал, — с прежней иронией сказал Конан.
Серидэя прошла к стоявшему у стены креслу, устало опустилась в него, откинула голову на высокую спинку и тихо, еле слышно, рассмеялась.
Киммериец не отводил от нее недоверчивого взгляда.
— Ты все о том же?! — не переставая смеяться, лениво протянула ведьма. — И сдалась же тебе эта девчонка! — с притворной досадой добавила она. — Твое занудство начинает меня раздражать. А я было наивно вообразила себе, что мы сможем поладить!
— Где Зулгайен?! — взревел Конан.
— Ну вот! Теперь ты о Зулгайене, — Серидэя наигранно вздохнула. — Что ж… Мне нечего скрывать, — в ее тоне слышалась притворная доброжелательность. — Зулгайен здесь, в моем замке. Но не переживай за него, — она снова издала смешок. — Скоро он возвратится в Туран.
— Ты позволишь ему уйти? — с недоверием спросил Конан.
— А почему бы и нет?! Я ведь никого не держу здесь против воли! Ни его, ни тебя! Хочешь — уходи хоть сейчас! — Серидэя медленно обвела взглядом голые каменные стены.
— Если же мы, в самом деле, не пленники в твоем замке, — с ехидцей начал Конан, — может быть, ты разрешишь нам встретиться друг с другом, — он не спрашивал, а только как будто предполагал возможность такового.
Глава XXI
«Узник Серидэи»
— Не сейчас, — ответила верховная хранительница. — Ты еще слишком слаб, чтобы принимать гостей. Да и друг твой, уверяю тебя, не многим лучше! — Она лукаво сверкнула глазами и как бы невзначай добавила: — За ним ухаживает Дарейна
— А за мной, получается, — ты?! — иронично усмехнувшись, заметил киммериец. — Сама верховная хранительница Дианирина! Какая честь для простого смертного!
— Рада, что ты сумел оценить это, — невозмутимо ответила Серидэя. — Ну да ладно! — Она взмахнула рукой. — Ты меня утомил. О… чуть не забыла, — она рассеяно взглянула на Конана. — Ты ведь, наверное, голоден?!
Киммериец ничего не ответил, только в желудке у него что-то мучительно сжалось.
— Велю принести сюда что-нибудь, — в голосе верховной хранительницы снова послышалась притворная любезность. — Ну, а теперь, пожалуй, оставлю тебя.
Сказав это, Серидэя в тот же миг исчезла, — просто вдруг ее не стало. И только Конан еще долго не мог отвести взгляд от кресла, в котором она сидела.
Конан не знал — не мог знать — сколько дней (или, может быть, даже месяцев?!) прошло с тех пор, как он попал в замок Серидэи. Он потерял счет времени. Окружавшие его стены не пропускали внутрь солнечный свет. А огонь в факелах горел постоянно.
Конан много спал. Бодрствование же обыкновенно было совсем недолгим и не приносило ничего, кроме невыносимо угнетающего осознания своего бессилия. Чувство голода теперь не напоминало о себе: кормили Конана исправно. Правда, киммерийцу ни разу не удавалось проследить, кто и когда приносил ему еду. Поднос с кушаньями неизменно уже оказывался в комнате каждый раз, как только Конан пробуждался ото сна.
В самой комнате произошли значительные перемены. Однажды (это, наверное, случилось еще в самые первые дни — а, впрочем, Нергал его знает! — своего заточения здесь) проснувшись, киммериец обнаружил, что лежит не на полу, а на широком мягком ложе. Пол в комнате был устлан ворсистым ковром. Стены покрывали рельефные узоры. Факелов не было, огонь теперь горел в изящных светильниках, что стояли в устроенных в верхней части стен маленьких неглубоких нишах. Не было и привычного уже громоздкого кресла.
В углах и рядом с ложем располагались низенькие покрытые шкурами пуфы. На полу, вытянув к верху длинные тонкие горлышки, стояли сосуды с благовониями. Потолок стал как будто выше, и с него свисал расшитый серебряными нитями и жемчугом балдахин.
Иногда Конана посещала Серидэя. И, как обычно, взгляд ее темно-зеленых глаз был ироничен и коварен, слова — ядовиты и притворно любезны.
Она глядела на киммерийца, и тот чувствовал, будто тело его немело под ее безжалостным неотступным взором, а сознанием завладевала болезненная леность. Конан молчал, говорила только верховная хранительница, говорила тихо и вкрадчиво. Чаще она сидела на пуфе, у ложа. Иногда садилась и на само ложе, ближе к Конану. И тогда ее ладонь опускалась ему на грудь, ее пальцы гладили его кожу. Но ласки Серидэи были насмешливы, неискренни. С каждым прикосновением ее рук, губ, взгляда Конан чувствовал мучительную беспомощность и отвращение. Она, Серидэя, знала это. Наверняка, знала! И оттого все жарче разгорался алчный огонь в ее глазах. Когда же ведьма исчезала, Конан неизменно погружался в сон.
Снились ему все те же темно-зеленые глаза, пронзительный, леденящий кровь взгляд которых преследовал его повсюду, обманчиво-ласковый завораживающий шепот и звенящий в ушах злорадный смех. Конана оставляли последние силы, меркнул рассудок. Все теряло смысл, растворялось в ядовитом тумане. Киммериец уже с трудом припоминал, что привело его сюда, в замок Серидэи? Порой ему даже казалось, что он провел здесь всю свою жизнь. Всегда вот так же беспомощно лежал в этой комнате и не знал ничего о том, что было вне ее каменных, непроницаемых стен. Конана преследовали образы незнакомых (а, возможно, некогда знакомых, да уже позабытых?) людей, они как будто пытались ему что-то рассказать, отчаянно молили его о чем-то, а затем бесследно исчезали во мраке потерянных воспоминаний. И снова не было ни тревог, ни надежд — ничего. Даже осознание своей немощности теперь не было мучительным для Конана. Он забыл свою прежнюю силу.
Одно время Серидэя долго не приходила к киммерийцу. И тогда Конану стало казаться, будто пелена, окутывавшая его изнутри, начала рассеиваться. Все более ясными становились мысли, воспоминания. Возвращались силы. Как-то Конан попытался даже подняться на ноги, и ему это удалось. Сперва он еще не мог подолгу стоять: у него кружилась голова, беспомощно подгибались колени. Но скоро он уже легко передвигался по комнате, приподнимал над полом ложе (оно было сделано из слоновой кости) и без всяких усилий совершал множество обычных для своих прежних сил вещей.
Это случилось, когда Конан уже совсем окреп. Он лежал без сна. Прикрыл глаза и почти не шевелился, — о чем-то задумался. Вдруг он услышал какие-то негромкие звуки. Они раздавались совсем близко. Конан осторожно приоткрыл один глаз (совсем чуть-чуть — так, что если бы кто-то в этот момент наблюдал за ним, то вряд ли смог бы что-либо заметить). В стене, как раз напротив ложа киммерийца, четко вырисовывался дверной проем, узкий и невообразимо низкий. И через него, наклоняя черноволосую голову, в комнату вошла девушка-рабыня. В руках у нее был поднос с блюдами, точно такой же, какой Конан
