– Откуда тебе известно?
– Секрет изобретателя. А тебе знать необязательно.
– Но какое отношение к нашим делам имеет Евгений Степанович?
Она опустила голову.
– Ладно, мучитель, слушай. Видишь ли, у него есть сын.
– Знаю. Видел пижона. Работает в НИИ биофизики…
– Евгений Степанович очень самолюбивый человек и обожает своего сынулю. А сынуля не очень самолюбивый и твердит, что обожает меня. А я – два раза наоборот – не обожаю ни сына, ни отца. Усёк?
– Допустим. И что из этого следует?
– А то, что, если я выйду за тебя замуж, в нашем институте тебе не то что ведущим, но и сэнээсом не стать, пока Евгений Степанович будет председателем спецсовета по генной инженерии. Ох и мучитель же ты. Изверг первобытный. Плезиозавр! Вытянул-таки, довёл…
Но меня уже мучило другое чувство, и в своём нынешнем состоянии я немедленно высказал его:
– Ну и род женский. Одна другой стоит. Не успел Евгений Степанович стать директором, как ты изволила познакомиться с директорским сынком.
– Да нет же, – сказала она. – Мы с ним вместе в школе учились, а Евгений Степанович – старый друг моего отца.
Она запнулась и с каким-то страхом посмотрела на меня.
Евгений Степанович уехал на симпозиум во Францию, и на две недели исполняющим обязанности директора назначил… Кулебу. Новость поразила всех сотрудников института, породив множество догадок и предположений. А сам Владимир Лукьянович в эти дни шествовал по коридорам, как увенчанный лаврами победитель. И походка, и вся его осанка изменились.
Вера расцвела пуще прежнего, продолжая играть «в пуговички». Ко мне относилась с плохо скрытой насмешливой снисходительностью. Во всяком случае, именно эти нотки прозвучали в её голосе:
– Пётр Петрович, Владимир Лукьянович просит вас пожаловать к нему сегодня после обеда. Он примет вас в директорском кабинете. В четырнадцать пятнадцать.
…Владимир Лукьянович грузно поднялся из-за стола, пошёл мне навстречу с протянутой рукой. Где-то он высмотрел этот церемониал и теперь подражал ему, изображая большого радушного начальника.
Указал мне раскрытой ладонью на кресло напротив. Я удобно умостился в кожаных ёмкостях, предполагая, что разговор будет не из коротких.
– Ну вот, Пётр Петрович, не так давно мы с вами виделись здесь же, на этом самом месте.
Я это помнил слишком хорошо.
– Срок, о котором мы условились, прошёл, голубчик. Так, может быть, вы изволите доложить о результатах опытов?
– Простите, но о них я доложу директору, когда он вернётся.
– Евгений Степанович поручил это дело мне. К его приезду я должен подготовить отчёт. Так что уж позвольте…
– Результатов пока нет, Владимир Лукьянович. То есть нет ожидаемых.
– Уговор дороже денег, – игриво погрозил он жирным пальчиком.
Как не похожи были и эти слова, и этот узколобый человек с перевёрнутым лицом на того хозяина кабинета, которого не могу забыть. Он словно возник на миг из небытия – остролицый и остроглазый, быстрый в движениях и словах, возник так ясно и зримо, что я заморгал и зажмурился.
Владимир Лукьянович понял меня по-своему. Почувствовал себя хозяином положения. Вышел из-за стола и сел рядом со мной, закинув ногу за ногу. Штанина туго натянулась на жирной ляжке, носок его модной туфли описывал круги. Владимир Лукьянович явно начинал какую-то игру со мной, как кошка с мышкой.
– Сколько времени вам ещё понадобится, Пётр Петрович? – спросил он и небрежно мизинцем сбросил пепел с сигареты.
– Не берусь определить точно, чтобы вторично не ошибиться.
– Ценю откровенность. Наиболее дефицитное качество в наше время. Правда, в очереди за ним не стоят. Знаю о ваших затруднениях и постараюсь помочь. – Он хотел выглядеть заботливым, всепонимающим «батей», который и обласкать, и пожурить может, и облагодетельствовать, и низвергнуть в тартарары. – Так вот, Пётр Петрович, мы вам поможем с устройством быта. Вы – нам, мы – вам, откровенность за откровенность, по-отцовски скажу: выбор ваш одобряю. На первых порах мы вам в «гостинке» квартиру выделим.
– Но я ещё не женат.
– Не будем формалистами. Это, как я понимаю, вопрос короткого времени. А по основной работе, – он осклабился, – я вам подкину те самые синтезаторы, в которых вы вот так нуждаетесь, – он провёл ладонью по горлу. – Дал бы ещё тогда, когда вы просили, если бы сам решал…
«И был директором», – мысленно продолжил я его фразу. Она была гладкой, хотя и несколько коммерческой, но я не верил ему, ибо хорошо запомнил его кивок Рожве на защите. И всё же, к моему стыду, какие-то сомнения зашевелились. Он уже не казался таким отвратительным. Я разозлился на себя и за эти сомнения, и за то, что, оказывается, могу так быстро изменить отношение к человеку, которому не верю. Кто же я сам такой? Чего стою?
– У вас будут ТФ-синтезаторы, Пётр Петрович. Новейшие, с иголочки, импортные. Будет и остальное – всё, что потребуется. Создадим новые условия и в совхозе. Там тоже будут довольны. Но ответьте мне, Пётр Петрович, можно ли рассадить этих ваших лидеров в отдельные стада? Пусть они властвуют каждый в своём стаде и не воюют. А некоторые показательные экземпляры следует содержать индивидуально, как вы думаете? Ведь они будут смотреться и каждый поодиночке, насколько я понимаю, и произведут впечатление на членов комиссии? Мне рассказывали, что шерсть на овцах высшего качества, дублёнка выйдет – шик. Комиссия придёт и уйдёт, аки смерч. А вы потом будете спокойно работать уже в новом качестве – кандидата наук и ведущего научного сотрудника. Возможно даже, главного руководителя лаборатории. Многоуважаемому Кириллу Мефодиевичу ведь давно пора на пенсию. Тут вам и возможности новые откроются. Зелёный свет по всей линии. Понимаете? А сейчас я хочу, чтобы эта наша работа поскорее дала практические результаты, с которыми Евгению Степановичу не стыдно показаться не только в управлении, но и в академии.
Я всё понял. Да, он говорил не только от своего имени, но и от имени Евгения Степановича. Сам он никогда бы до этого не додумался. И разговор со мной они специально перенесли на время отъезда директора, чтобы Евгений Степанович оставался как бы ни при чём, ведь он мог и не знать, о чём будет говорить со мной его зам. Они хорошо рассчитали. Почему же мне не ухватиться за протянутую руку? Почему, в свою очередь, слегка не схитрить и не убаюкать его обещальными словами, так сказать, не заверить руководство? Ведь он берёт ответственность за весь марафет перед комиссией на себя.
Но даром ничего не даётся. И если я сейчас схитрю и хоть немного сойду со своей дороги, я уже не смогу вернуться на неё.
– Со всей откровенностью, как вы просили, Владимир Лукьянович, скажу вам, что я не буду обманывать комиссию «практическими результатами
Он сразу понял, что переубеждать меня бесполезно. Встал со стула и пересел в кресло напротив – в директорское кресло. Между нами была прежняя дистанция. Его бритая, жирная, тяжёлая челюсть выпятилась, взгляд был полон предупреждающей угрозы. Но он тут же сменил угрозу ленивой пренебрежительной ухмылкой.
– Позволю себе заметить, Пётр Петрович, все сроки истекли. Мы снимем вашу тему с довольствия… с финансирования.
Его лицо застыло под ледяной маской, подражая лицу Евгения Степановича. Аудиенция окончилась. Жалея себя, мне нужно было уходить из института.
Но я не ушёл.
