Так же мгновенно, как и взъярился, шимп затих.
– А это уже нетипичное поведение, – раздумчиво проговорил директор. – Поздравляю, Пётр Петрович. Ваш питомец делает некоторые успехи.
Опал отступил в глубь клетки, повернувшись к нам спиной, поросшей необычно длинной шерстью.
– Вот и вся его реакция, – разочарованно сказал я.
– Вся ли? – как эхо откликнулся Виктор Сергеевич, не сводя взгляда с шимпа. Затем спросил: – А как другие?
– Коровы дали прибавку в весе и надое – до килограмма молока дополнительно. Быки тоже прибавили в весе, но стали слишком агрессивны. Качество шерсти овец заметно повысилось, а вот вес стал почему-то снижаться…
– За счёт подвижности, – уверенно сказал Виктор Сергеевич. Эта его уверенность иногда раздражала – и не только меня, особенно, когда неизменно оправдывалась. Не может же человек постоянно оказываться правым. Не должен! – Не спешите переводить Опала в большую клетку, – без всякого перехода сказал Виктор Сергеевич, почему-то повышая голос.
– Но как же самки? И потом…
– Поместите туда другого самца.
– Слишком молод.
– Не того. Вам привезут другого из Сухумского питомника.
Шевельнулась косматая голова Опала с большими ушами. Мне показалось, что он прислушивается к нашему разговору. Возможно, его насторожили громкие интонации. Ведь слов он понимать не мог.
– Виктор Сергеевич, – робко начал я, – может быть, временно прекратить опыты с полигеном Л на обезьянах? Начало, сами видите, неудачное. Лучше потом…
– Потом – после защиты? Боитесь дать козыри оппонентам? Осторожничаете? В вашем возрасте рановато.
Он не представлял, как меня заденут его слова.
– Рановато мы перешли к опытам на обезьянах, – возразил я.
– Нет, не рано. В самый раз.
Он говорил так, будто не я вёл эти опыты, а он. И словно не мне расплачиваться провалом диссертации. Хорошо ему рассуждать со своим директорским окладом, со званием академика! Я уже готов был сказать какую-то дерзость. Он ждал, склонив набок голову с седыми висками и глубокими залысинами над крутым бугристым лбом. Тёмные блестящие шарики его глаз с любопытством, как во время опыта, смотрели на меня.
– Ну, ну, выпаливайте, не консервируйте в себе.
Кровь бросилась мне в лицо. Я покраснел буквально «до корней волос» – впервые я так явственно понял значение этого выражения. Мне стало невыразимо стыдно, вспомнился тот вечер, когда он произнёс эту же фразу в ответ на мои маловразумительные сетования. Тогда я выпалил ему, что отказываюсь от серии опытов, что они в корне ошибочны, что я зашёл в тупик, откуда нет никакого выхода. Это произошло на пятый или шестой год моей работы в институте. Он сказал: «Ну что ж, возможно, вы и правы. Давайте ещё раз проверим ваши формулы. Для начала промоделируем их на машине. Попросим Александра Игоревича помочь вам».
Я только приблизительно мог представить, сколько времени потребуется для составления уравнений. Александр Игоревич был вторым его замом – по вычислительному центру. Биолог и математик, как и Виктор Сергеевич, он специализировался на применении математических методов в биологии. Иногда он шёл от математической абстракции и моделировал такие комбинации веществ и тканей, которых в природе ещё не существовало, а уже затем передавал свои модели в лаборатории, чтобы они обросли веществом. Александр Игоревич был истым фанатом своего дела и требовал для экспериментов львиную долю институтского бюджета, из-за чего очень часто вступал в конфликты с другими замами и руководителями лабораторий. Евгений Степанович полушутя называл его «пиратом».
Виктор Сергеевич сумел тогда убедить меня, и Александр Игоревич ушёл из директорского кабинета, унося листы с моими формулами и оставив меня в полной неопределённости.
Дни тянулись, как резиновые. Я не находил себе места ни в лаборатории, ни в читалке, ни в общежитии, где мне в нарушение правил выделили отдельную комнату. В те дни комната была завалена научными журналами, и, когда одновременно открывали форточку и дверь, сквозняк разбрасывал листы по всему коридору, и соседи помогали мне собирать их.
Так продолжалось три недели. Посвящённые в мои горести сотрудники старались подбодрить меня, впавшего в уныние. И когда я уже был близок к заключению, что вообще не пригоден к научной работе и нужно подавать заявление об уходе, Виктор Сергеевич пришёл к нам в лабораторию и уже с порога сказал:
– А ведь вы оказались правы, Пётр Петрович.
– Ошибочна сама идея? – вскинулся я и подумал: «Он мог бы не говорить об этом при всех».
– Можно подумать, что вы этого хотели. Конечно, всё наоборот! Вы были правы, когда выдвинули свою идею. Полиген Л будет работать так, как вы предполагали. Став лидерами, животные, естественно, будут активнее ориентироваться в среде обитания – лучше выбирать места выпаса, быстрее укрываться от непогоды, а значит, прибавят в весе, интенсивнее пойдёт размножение, повысятся все полезные для нас качества. Quod erat demonstrandum[1]. Необходимо только внести в формулу небольшие уточнения. Пойдёмте ко мне.
В кабинете он с разбегу бросил своё небольшое тренированное тело в глубокое кресло. В это время дверь без стука отворилась, и вошёл Александр Игоревич. Молча кивнул мне и уселся в кресле напротив. Значит, роли были заранее распределены.
Александр Игоревич взял со стола академика рулоны бумажной ленты, быстро их размотал. На некоторых выделялись обведённые красной пастой цифры.
– Александр Игоревич посчитал варианты, – захлёбывающейся скороговоркой выпалил Виктор Сергеевич (у него получилось: «Александр Игрич почтал варнты»). – Вывод – к полигену нужно прицепить ещё несколько ферментов, ответственных за синтез веществ, повышающих агрессивность. Агрессивность! Вот чего не хватало вашему полигену Л! Здесь – смотрите же! – и здесь. Ясно? Что скажете?
– Но такое соединение будет активно воздействовать на печень.
– И вызовет в конечном счёте усиленное выделение желчи. Совершенно верно. Вместе с воздействием на поджелудочную и желудок усилит агрессивность подопытного. А вот это звено – смотрите же! – воздействует на гипофиз и половые железы. В результате – создание активного, прогрессивно- агрессивного типа организма.
– Может наступить истощение… – начал я.
Как обычно, он уже понял, куда я клоню, и нетерпеливо перебил:
– Вы же предусмотрели накопление жира в депо. И на здоровье. Процессы будут идти параллельно. Конечно, ваш подопытный станет, гм, несколько желчным, недобрым, возможно, завистливым. Но, помилуйте, как же вы получите активную борьбу за лидерство без агрессивности? Вот вам формула в окончательном виде, если j – это желчь, ? – анизотропный гормон. И учтите, варианты посчитаны…
Я взглянул на Александра Игоревича, и он едва заметно кивнул.
– Давайте подытожим. Участки «дельта» и «зет» обеспечат крепкий скелет и нужный тип обмена. Правда, изменение азотистых оснований в гене С-14 изменит не только работу гипофиза, но и цвет глаз подопытного бычка, однако коровы его полюбят и за такие глаза. Им, коровам, всё едино. Ну как, довольны? Блестяще подтвердились ваши гипотезы!
По правде говоря, моего в этой работе было теперь не больше трети. Это Виктор Сергеевич нашёл выход из тупика и подсказал решение, а Александр Игоревич разработал его подсказку. Но разве точно таким же образом наш академик не находил выходы и для других – для своих учеников, помощников, коллег из иных ведомств и городов? Он становился то биохимиком, то физиологом, то математиком, то хозяйственником, то музыкантом – в зависимости от проблемы, потому что был и тем, и другим, и третьим. Он совмещал в себе, казалось бы, несовместимые качества характера. Его ум работал на немыслимых стыках наук, совершая немыслимые открытия, может быть, именно благодаря тому, что стыковал то, чего
