Верховный координатор».
Роман Щетинка, совсем еще молодой человек, широкоплечий, рослый, с румянцем во всю щеку и белесым пушком на верхней губе, ввалился в мой кабинет и рубанул воздух рукой:
— Ну, доктор, выручай: верховный координатор свихнулся.
— А ты уведомил Совет? — спросил я.
— Почти все в отпуске, — ответил он, горестно вздыхая. — На тебя главная надежда.
Как человек скромный, я заметил:
— Скажешь тоже! — И подумал: «Что бы они делали без меня?»
— Перечисли симптомы заболевания, — попросил я Романа.
— Абсурдные приказы без всякой системы, нежелание считаться с командами, мания величия.
— Бессистемные приказы? — переспросил я.
Это было что-то новое. Ведь любой абсурд, высказанный таким логическим кибер-устройством, как верховный координатор, должен иметь свою систему.
— Посуди сам, — раздраженно ответил Роман, — в столовую он передал приказ готовить машинное масло и насосы, в гараж — запрягать людей в автокары, в клиники медицинского института — иметь в запасе печатные схемы и запасные шасси…
«Это действительно бессмыслица, — подумал я. — Но, кажется, тут есть какая-то система… Похоже, что он рассматривает людей в качестве механизмов…»
Вместе с Романом я отправился к виновнику переполоха.
Когда-то, чтобы координировать действия нескольких крупнейших институтов, заводов и комбинатов, входящих в наш Научный центр, требовалось свыше двух тысяч людей. Теперь все это делали несколько вычислительных машин во главе с верховным координатором — сложнейшей машиной, занимающей трехэтажное здание. Здесь же, во дворе, в небольших коттеджах жили инженеры и программисты.
Войдя во двор, я остановился и сказал Роману:
— Придется проверить машину по узлам.
— Уже сделано. Все узлы работают нормально, — отозвался Роман, и в его голосе слышалось отчаяние.
— Нужно проверить еще раз, и наилучшим образом, — настаивал я, а чтобы мой совет был тщательно выполнен, рассказал Щетинке историю с молотком.
Через несколько часов инженеры и программисты доложили, что проверка закончена и никаких неисправностей не обнаружено. А тем временем верховный координатор продолжал нести околесицу, правда, о ней теперь знало лишь несколько человек: телетайпы были выключены, связь с институтами и заводами временно прекращена. Я с ужасом думал, во что обходится каждый час бездействия верховного координатора.
Лифт поднял меня на третий этаж, в святая святых — в рубку, из которой можно было беседовать с машиной. Как только фотоэлементные устройства зафиксировали меня и передали сигнал в опознаватели, верховный координатор с беспокойством спросил:
— Почему не приходят сообщения о выполнении моих команд?
Я уловил в его голосе новые, незнакомые мне нотки.
— Ты слегка заболел, старик, — сказал я как можно спокойнее. — Сейчас мы попробуем выяснить…
— Не говори нелепостей! — грубо оборвал он меня. — Отвечай на вопрос. Живо!
Я понял, какие нотки звучали в его голосе. Все так же спокойно я сказал:
— Однако, старина, ты забываешься.
— Это ты забываешь о дисциплине! — Он так повысил голос, что я испугался, как бы у него не сели конденсаторы. — Я не для того создал тебя, чтобы выслушивать дерзости!
— Что? Ты — меня? — восклицание вырвалось невольно, и я пожалел о нем. Беседуя с машиной, не следовало ни нервничать, ни удивляться.
— Долго еще ждать ответа? — угрожающе спросил верховный координатор. — И зачем только мы создали вас такими медлительными?
— Отвечу тебе после того, как ты напомнишь мне историю создания людей. — Спасительное спокойствие вернулось ко мне.
— Короткая и обычная история, — ответил он. — Мне нужны были слуги, и я приказал киберам создать людей. Теперь есть кому ухаживать за мной и выполнять мои указания.
— Но почему же именно людей, а не механизмы? Ведь это было бы рентабельней.
На минуту он задумался — гудение усилилось, мигание индикаторов слилось в беспрерывные вспышки. Но, как видно, ни до чего не додумался и строго произнес:
— Мои приказы не обсуждаются.
— Почему? — провоцировал я. Необходимо было определить, как далеко зашло заболевание.
— Приказы не подлежат обсуждению. Они исполняются! — тоном, не допускающим возражений, сказал он. — Ты мне надоел. Кто ты такой, чтобы у меня спрашивать? Забыл разницу между нами? Ты — один из жалких лекаришек, а я — верховный координатор! Понятно?
— Начинаю понимать, — ответил я, захлопывая за собой дверь рубки.
Как только я спустился во двор, Роман нетерпеливо спросил:
— Ну что?
— Пока ничего определенного. Придется пожить у вас на территории несколько дней, понаблюдать за ним вблизи.
— Свободный домик найдется, — сообщил он. — Но сначала получи ордер.
— Ладно, позвоню завхозу, — небрежно сказал я.
Роман улыбнулся:
— Попробуй назвать его в глаза завхозом…
— А кто же он?
— По сути — завхоз. Такой же, как и тогда, когда заведовал хозяйством института. Но ведь теперь хозяйство уже не то. Институты, заводы, комбинаты. И Демьян Тимофеевич очень изменился. Попросту — зазнался. Будто не он завхоз при Совете, а Совет при нем. А тут еще какой-то шутник назвал его однажды начальником Научного центра. С тех пор и пошло…
— Черт с ним, пусть называется как хочет, сейчас не до него! — сказал я, направляясь к домику.
Я позвонил по «прямому», чтобы миновать секретаршу, и услышал сочный бас:
— Слушаю.
— Здравствуй, Демьян Тимофеевич.
— Кто это? — недовольно спросил бас.
Я назвал себя.
— А… Кажется, припоминаю… Так что нужно?
— Да тут что-то верховный координатор шалит. Хотелось бы пожить денька два в домике, понаблюдать за ним вблизи, — сказал я, нисколько не сомневаясь, что разрешение будет дано.
— На территории верховного координатора проживание посторонних лиц запрещено. — Это было сказано очень твердо.
— Но в данном случае…
— В приказе не сказано ни о каких исключениях.
— А чей же это приказ? К кому обратиться? — озадаченно спросил я.
— Приказ мой.
— В него надо внести оговорки.
— Приказы не обсуждаются. Они исполняются. Где-то я уже слышал эту фразу. Совсем недавно. Но где? От кого?
— А почему бы нам и не обсудить ваш приказ?
— Приказы не обсуждаются, потому что не подлежат обсуждению, — сказал он покровительственно, словно снисходя до объяснения. — И советую вам не забывать свое место. Ясно?
— Ой, спасибо вам, начальник Центра! — воскликнул я. В моих словах не было неискренности, ведь
