это он помог мне решить трудную задачу.
— Разрешил все-таки? — обрадовался Роман.
Я повернулся к нему, и вид мой был таким необычным, что он отступил — на всякий случай.
— Мне уже не нужно жить здесь, — сказал я. — Диагноз поставлен. И я могу назвать тебе болезнь координатора.
Он подскочил ко мне и стиснул руку повыше локтя.
— Дело не в машине, а в должности, которую она занимает, — сказал я. — Мы ставили перед беднягой все большие задачи, все усложняли ее. И усложнили до того, что она перестала быть только машиной. Она начала становиться разумным существом, в некотором отношении приближаться к человеку…
Лицо Романа разочарованно вытянулось, выражая мысль: «Ну и что?» Но я знал, что через минуту- две, когда он дослушает меня, выражение лица изменится.
— И вместе с достоинствами у нее появились специфично человеческие слабости. А мы продолжали расширять ее полномочия. Она почувствовала себя диктатором. А тут еще… — С неожиданной злостью я спросил: — Как она называлась раньше?
— Никак. Имела шифр, как все остальные машины: «МДК-3078» — машина для координации серия три номер ноль семьдесят восемь. А потом один шутник назвал ее…
— Так вот, этого шутника я оштрафую на сумму ущерба от простоя координатора!
Наконец-то на его лице появилось долгожданное выражение.
Покачивая головой, Роман сказал:
— В таком случае я до конца своих дней не получу ни зарплаты, ни пенсии…
Комназпредрас
Щеки Петра Ильича покрылись пятнами.
— Быстрей, док! — умолял он и тащил меня за руку.
— В чем дело?
— Ради бога, быстрее в авто! Уф! По дороге расскажу.
Он впихнул меня в кабину, плюхнулся рядом и тяжко засопел. Наконец, когда мое терпение готово было лопнуть, Петр Ильич заговорил:
— Роботы-дорожники… уф… испортились…
— Все сразу? — спросил я, подозрительно глядя на Петра Ильича и вспоминая, что до комкороба (комитета по комплектованию роботов) он был актером.
— Представьте… уф… штук двадцать… уф… и знаменитый И-пятнадцатый тоже. Организовали какой-то комназпредрас… уф… Главный инженер строительства заболел. Грипп в тяжелой форме. Своим заместителем временно назначил И-пятнадцатого. Роботы, которые входят в этот комназпредрас, возятся с больным, даже пробуют лечить, готовят ему пищу и присматривают за его детьми…
— Что же в этом плохого?
— Вот увидите, как они это делают. И к тому же на строительстве путей осталась меньшая часть…
Наш автовоп с легким шипением остановился. Вслед за Петром Ильичом я вбежал во дворик коттеджа, где жил главный инженер. И тут увидел картину, живо напоминающую концерт самодеятельности в психолечебнице.
Окна коттеджа были распахнуты, и со двора можно было увидеть то, что творилось в кухне и двух комнатах. Посередине двора стоял шпалоукладчик М-первый (устаревшей конструкции) и очень властно командовал:
— Быстрей! Живей! Есть шпалы! Нет шпал!
Он выбрасывал вперед повелительным жестом то правую, то левую клешню, будто указывал направление. Впрочем, во время приемки шпал он бы совершал такие же движения… Из домика время от времени выбегали роботы, кланялись М-первому и спрашивали:
— Разрешаешь?
В ответ раздавалось одно из четырех:
— Быстрей! Или:
— Живей! Или:
— Есть шпалы! Нет шпал!
Независимо от ответа роботы стремглав убегали обратно в дом.
Увидев меня, М-первый гордо сверкнул зеленым глазом и заорал:
— Я — зампред комназпредраса, главный над главными смотрителями шпал пенохролвигасовых, нитроновиниловых, верховный прямокриводержатель шпунтов металлических, генеральный командир гаек пластмассовых!..
Я все еще не мог ничего понять в этой картине и продолжал приглядываться, не обращая внимания на возмущенный шепот Петра Ильича. В моей профессии главное — хладнокровие.
В кухне хозяйничали четыре робота. Один резал овощи, другой мыл посуду. А третий и четвертый ходили с важным видом по кухне и что-то приказывали. Заметив, что я смотрю на них, они тотчас представились:
— Начальник приготовьпродукта!
— Директор мойбейпосуды!
В спальне, у постели больного, находились пять роботов. Один держал наготове чашку с лимонадом, другой готовил компресс. Остальные руководили ими, причем функции были четко распределены. Главный руководитель сидел за столом, в одной клешне сжимал пластмассовую гайку, второй придерживал большой пласт ваты. Его помощники подбегали, протягивали листики бумаги. А руководитель клал их поочередно на ватную подстилку и бил по ним гайкой, приговаривая:
— Разрешаю! Не разрешаю!
«Хорошо, что они предусмотрительные, — подумал я о роботах. — Если б не вата, стук был бы такой, что больной превратился бы в мертвого, а мертвый проснулся бы».
Но непонятней всего зрелище было в детской. Пятилетние девочки-близнецы сидели на тахте, а около них суетились никак не меньше десятка роботов. И только один из них делал что-то полезное, рисуя забавные картинки. Остальные указывали, как это надо делать:
— Крепче держи карандаш!
— Береги грифель. Без грифеля карандаш не пишет. Графит — брат алмаза.
— Веди ровную линию, дурак!
А наиглавнейший из них многозначительно мигал индикаторами и провозглашал:
— Правильное воспитание — хорошо. Неправильное воспитание — плохо. Хорошие дети — правильно. Плохие дети — неправильно.
Девочкам вся эта канитель, как видно, нравилась, и они смеялись, болтая ножками. Но вот одна из них сказала роботу, рисующему картинки:
— А теперь расскажи сказку.
— Сказку? — переспросил робот, вспоминая это слово. — Да, да… Жил-был А-первый со своею старухой…
— Если жил, значит, был, — глубокомысленно заметил один из роботов. — Хорошо.
— Зачем роботу старуха? — возмутился второй. — Это неправильно. Не-пе-да-го-гич-но.
— Старуха, старушка, старушенция, старая карга, старая конструкция, баба-яга, — показывал свою эрудицию третий, с вызовом глядя на четвертого.
Четвертый, по всей видимости, не мог похвастаться такой памятью. Не имея иных аргументов, он изо всей силы стукнул по голове эрудита, и тот на время умолк, а затем мог выговорить только по одному слогу:
— Стар… стар… стар… баб…
