– Вы были правы, темнота действительно располагает к откровенности, – внезапно сказала Сара. – Вы не истолкуете это дурно, если я еще кое-что расскажу вам?
– Господи, миссис Каллауэй, ну конечно, нет!
– Просто Сара, если вас не затруднит. После того как джентльмен поцеловал леди больше одного раза, он обычно получает право называть ее по имени.
– Тогда и вы зовите меня Гай.
– Согласна. Я рада, что смогла рассказать вам прошлой ночью о Джоне.
– Вероятно, это казалось вам очень страшным, поскольку вы должны были нести это бремя в одиночку.
– Да, наверное. Я никогда не думала об этом именно так, но вы правы – когда расскажешь все постороннему…
– Постороннему?
– Я неточно выразилась. Лучше сказать – тому, кому можно доверять, но наш союз временный, и мы оба это понимаем.
Они пошли вперед по темной тропинке; по одну сторону теснились деревья; между ними можно было видеть небольшую долину, где ручей по дороге с гор образовывал болотистые заводи.
Неожиданно Сара, положив руку на плечо Гая, остановила его, и теперь они стояли лицом к лицу.
– Что касается берега…
– Расскажите мне, – ласково проговорил он.
– Ближе к концу у Джона началась лихорадка. Он хотел вернуться домой, но не имел в виду дом, в котором мы жили в течение нашего короткого супружества. Джон говорил о том месте, где родился и которое описывал мне много раз, но то не был дом в оживленном порту, где стояло множество кораблей, вроде Ярмута; он вспоминал маленький домик на диком берегу, где он играл мальчишкой. Там был его дом!
Гай молча коснулся ее лица, потом положил ее руку себе на локоть, и они пошли дальше.
– Я принесла ему сухих водорослей, – добавила Сара, – думала, что их запах утешит его; но он закричал на меня и швырнул их на пол. А потом ему захотелось апельсинов, но свежих апельсинов купить было негде. Я не могла спасти его!
– И все равно он знал, что у него есть вы, – сказал Гай. – Он знал, что вы любите его.
– Верно, иногда он узнавал меня, но иногда думал, что я какая-то незнакомая женщина. Тогда он метался от боли, и ничто не могло ему помочь. Когда он умер, наша экономка сказала, что это милосердие Господне, что теперь он с Богом. Но это не было милосердием…
– Я вам очень сочувствую, вы пережили слишком много горя. Сколько вам было лет, когда умерли ваши родители?
– Семь, но я знала Мэнсардов всю жизнь, и они любили меня как родную дочь.
– А потом вы потеряли и их тоже…
Сара закинула голову, словно хотела заглянуть ему в глаза.
– Горе – очень себялюбивое, печальное и одинокое место, – сказала она. – Горе похоже на лабиринт, где очень легко заблудиться среди возмущения и жалости к себе. Я не хотела обременять вас моими блужданиями в этой тьме, поверьте.
Гай снова коснулся ее лица. В его сердце пылало мучительное желание скрыть ее печаль в своем теле, стать с ней одним целым, разделить все глубины ее боли.
– Я считаю за честь ваше доверие, но не могу найти нужных слов.
Сара порывисто обняла его.
– А что, если слова не подействуют?
Гай склонил к ней голову и нежно поцеловал ее. Их губы двигались в такт, целуя мягко, осторожно, с невероятной нежностью.
– Вот видите, – сказал наконец Гай, отрываясь от нее, – поцелуи – опасная разновидность утешения.
Сара опустила голову и спрятала лицо у него на плече.
– И все же вы утешили меня. Я думаю, когда-то вы тоже познали какую-то невыразимую утрату.
Гай тут же вспомнил о своем страхе и ощущении брошенности, о лабиринте одиночества и негодования.
– Это было, когда моя мать умерла вскоре после того, как подарила жизнь моей сестре Люсинде. Мне было одиннадцать лет, и я обожал ее. Отец был безутешен. Берчбрук погрузился в траур. За младенцем нужно было ухаживать, так что меня послали в Уайлдши, и я прожил год со своими двоюродными братьями.
Они сплели руки и пошли рядом по тропинке.
– Что, надо полагать, только усугубило вашу потерю. – Сара вздохнула. – Вас еще в детстве лишили не только матери, но и дома, отца и всего, что вы знали, вам, вероятно, было очень одиноко.
– Да, некоторое время. Но мы с Джеком – ровесники, а герцогиня была бесконечно добра. Она каждый вечер приходила в мою комнату и позволяла мне выплакаться в ее объятиях, но ни разу не сказала, что мальчику плакать не полагается. К тому времени, когда я вернулся домой в Берчбрук, мы с Джеком стали близки, как братья, так что в итоге я приобрел столько же, сколько потерял. Я потерял мать, но взамен
