хозяин дома встречал ее вином, хорошей едой и божественной музыкой. В этот момент Хейзл чувствовала себя как в раю.
Правда, блаженство немного портила мысль о том, что рано или поздно придется ответить Лерою на его вопрос. И не потому, что Лерой призовет к ответу, — это важно было в первую очередь для самой Хейзл.
На четвертый вечер, они сидели на террасе и любовались небом, которое еще хранило следы великолепного заката солнца, Хейзл собралась с духом и спросила:
— Лерой, зачем ты привез меня сюда? Дал мне все это?
— Я полагал, что это минимум, который необходим творческому художнику.
Хейзл заметила, что он уклонился от прямого ответа, но и этому была рада, поскольку отодвигалось обсуждение главного вопроса. Она громко рассмеялась.
— Минимум — это время и материалы. А звезды и божественная музыка — роскошь.
Лерой слабо улыбнулся.
— Если ты настолько неприхотлива, то почему Гауэйн Маккей уверял, что тебе крайне необходимо уехать из Лондона?
Хейзл сразу перестала смеяться. Лерой откинулся на спинку стула и стал вертеть в пальцах ножку своего бокала.
— Почему? — мягко повторил он.
Хейзл пребывала в нерешительности: школа с ее проблемами, казалось, находилась на другой планете. И вдруг у нее появилась потребность рассказать Лерою о назойливых приставаниях директора.
В отличие от Гауэйна Лерой был шокирован рассказом.
— Ты уверена? — спросил он, все еще не веря услышанному.
Хейзл пожала плечами, и этот жест убедил его больше, чем слова.
— Но это же дикость!
— Согласна.
— И противозаконно. Ты докладывала об этом?
— Кому? — Хейзл скорбно улыбнулась. — Попечительскому совету? Чью сторону, ты думаешь, они примут? Хедли хороший директор, так кто будет затевать склоку из-за какого-то учителя рисования? Да они просто возьмут другого на мое место — желающих хоть отбавляй.
Лерой был потрясен.
— Ничего удивительного, что ты хотела уехать.
— Я бы справилась с этим, в конце концов, — сказала Хейзл, — но бесконечная нервотрепка стала мешать моей работе. Приезд сюда дал мощный толчок моему творчеству — я еще никогда так много не рисовала.
— Я польщен.
— Ты это заслужил, — кокетливо сказала Хейзл. — А то я уже начала замыкаться в себе.
— Из-за этого Хедли?
— Он, наверное, тоже внес свою лепту. — Впервые Хейзл подумала, что ей даже жаль настырного директора. Она протянула руку и поймала мотылька. — Да ну его к черту!
Лерой вопросительно взглянул на нее.
— Ты поэтому так подозрительно относишься к мужчинам?
Хейзл так расслабилась, что не почувствовала опасности в его вопросе.
— Подозрительно? Я?
— Ты хочешь сказать, что — нет? — с улыбкой произнес Лерой.
Хейзл засмеялась и поймала еще одного мотылька, кружившего около лампы.
— К чему мне относиться с подозрением?
— К каждому слову, к каждому прикосновению.
Хейзл замерла. В свете масляной лампы лицо Лероя казалось зловещим. Сейчас он похож на инквизитора, подумала Хейзл.
— Могу продемонстрировать тебе свою правоту. Я бы даже мог соблазнить тебя, если бы захотел.
Он замолчал, выжидательно глядя на нее. Все недомолвки и уклончивые ответы закончились, поняла Хейзл.
— Но мне кажется, что тебе это не нужно, — спокойно продолжал Лерой. — И, Бог свидетель, я не хочу заставлять тебя делать то, к чему ты еще не готова.
Хейзл сделала глубокий вдох. С уловками действительно покончено.
— Чего ты хочешь? — прямо спросила она.
— Доверия.
Хейзл сложила руки на груди и негромко заметила:
— У тебя довольно скромные желания.
Лерой засмеялся.
— О, я хочу все! И я совсем не скромный человек.
— Все? — поразилась Хейзл. — Что это значит?
— Это значит, что я хочу твое тело и душу. Сердце и ум. Никаких секретов и никакой лжи.
Его слова звучали, как музыка, но и пугали.
— Я не могу, — призналась Хейзл.
Лерой посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом и очень тихо спросил:
— Ты можешь сказать мне — почему?
Но Хейзл ничего не ответила и лишь сделала отчаянный жест. Лерой поймал ее руку. Хейзл со страхом следила, как он подносит ее ладонь к своим губам.
— Не надо так смотреть на меня, любовь моя. Хейзл затрепетала, но боялась пошевелиться.
Она еще никогда не испытывала такого ощущения: ей казалось, будто она парит в облаках. Ее рука слегка дрожала в его руке.
— Я же говорил тебе, — нежно произнес Лерой, — это должно быть твоим решением.
Хейзл снова глубоко вздохнула, открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Лерой, очевидно, понимал, что не дождется ответа, его лицо оставалось спокойным — трудно было сказать, что он чувствует в данную минуту.
— У тебя кто-то есть? Мне следовало спросить об этом раньше. — Голос его звучал ровно.
— Нет.
— Но был?
Хейзл подумала о Робине и с болью прошептала:
— Что-то в этом роде.
— Ты любила его? — спросил он резко.
Хейзл чуть было не рассказала ему о Робине, но не знала, к чему это приведет. Вернее знала, однако у нее не хватало смелости поделиться с Лероем своей болью. Поэтому она словно воды в рот набрала.
— Не волнуйся, — сказал наконец Лерой. — Расскажешь, когда сможешь.
В этот вечер Хейзл почти не притронулась к еде, отказалась от вина, а на кофе даже не взглянула. Лерой с пониманием отнесся к ее настроению. Он старался развлечь ее остроумными замечаниями, однако, когда и это не помогло, Лерой забеспокоился.
— Пойдем на прогулку! — принял он решение.
— Что? — встрепенулась Хейзл, выходя из задумчивости.
— На прогулку. Ты еще не видела всех сюрпризов сада.
Хейзл заморгала. Она только сейчас поняла, как долго молчала.
— Сюрпризы?
— Правда, тебе они, возможно, не понравятся, — весело заметил Лерой. — Учитывая твою точку зрения на ландшафтную архитектуру.
Он встал, и после некоторого колебания Хейзл взяла протянутую им руку и вздрогнула: пальцы Лероя были горячее, чем угли. Она чувствовала, как его энергия переходит к ней по руке и достигает сердца.
