обращают внимания, и она заявила, будто ее мизинец стоит гораздо больше, чем у какой-то американской беби-сан.
– Что это – «беби-сан»?
– Ребенок.
– Понятно. И что было дальше? Мэтью пожал плечами.
– Не помню. Должно быть, мы разошлись по казармам. Джилл показалось, что он понимает ее чувства и переживает за нее.
– Спасибо за рассказ. Я плохо знала отца: родители разошлись, когда я была совсем маленькой. Папа разъезжал по всему свету в качестве фотокорреспондента. Селма, Бирмингем, Вьетнам… – Она зябко повела плечами, вспоминая снимки: собаки, горящие дома, жуткие, пылающие в ночи кресты; война, смерть и разрушения…
Мэтью не произнес ни слова – просто обнял девушку. Она положила ему голову на плечо.
– Всякий раз, навещая нас, он сгребал меня в охапку и крепко прижимал к груди. Он был такой большой и сильный, что мне верилось: никто в целом мире не сможет причинить мне зло.
Джилл подняла голову и остановила взгляд на его губах. Мэтью наклонился и поцеловал ее – легко и нежно. Потом еще раз, и еще. Все искуснее и горячее.
Джилл запрокинула голову.
– Мэтью, хочешь заняться со мной любовью? Он и сам предпочитал простые, ясные отношения.
– Да.
Она поднялась и протянула руку.
– В таком случае чего мы ждем?
Они помогли друг другу раздеться – лаская освобождающуюся плоть. Потом легли, не отрывая друг от друга глаз. Джилл бережно обводила пальцем ложбинки его тела и взбугрившиеся, точно перевязанные, мышцы. В свою очередь, Мэтью с удовольствием гладил изгибы и выпуклости ее стройного тела, заставляя Джилл изнемогать от страсти.
Он сделал секундную паузу, надевая презерватив, без которого не выходил из дома (Мэтью Сент- Джеймс не станет плодить ублюдков), а затем скользнул в нее языком, даря девушке острое, мучительное наслаждение.
Джилл становилась все требовательнее. Она заставила Мэтью лечь на нее всем телом, нашептывала неприличные слова, обвила длинными загорелыми ногами его бедра и направила пенис туда, куда он и сам стремился. Пушистое одеяло свалилось на пол; простыни сбились в комок.
Страсть унесла их далеко-далеко; два тела пылали, как два бикфордова шнура, – и наконец последовал сокрушительной силы взрыв. Они кончили одновременно – и испытали огромное облегчение. Потом они лежали рядом на развороченной постели.
– Это была, – тяжело дыша, начал Мэтью, – самая жаркая миссия в моей жизни.
Джилл издала тихий горловой смешок.
– Миленький, считай, что еще ничего не было.
Улыбаясь, девушка склонила голову и взяла его в рот – глубоко-глубоко.
Когда его вялый член встрепенулся в ответ на ее призыв, Мэтью понял: на земле не звучало слов правдивее.
Много позднее, когда он уснул, Джилл выбралась из постели и растворилась во тьме.
Закончив проявлять отснятые за день пленки, она долго сидела при загадочном красном свете, рассматривая негативы. Потом набрала номер на телефонном диске. Ответил мужской голос.
– Хорошо, что я тебя застала. Что-что? Нет, не пьяна. Я работаю. Откуда мне, черт возьми, знать, который час?
Мужчина что-то буркнул.
– В самом деле? Четыре часа утра? – Джилл помедлила, давая собеседнику высказать свое мнение о том, что ей следует сделать и с фотокамерой, и с телефонным аппаратом. Наконец она прервала его жаркий монолог: – Не смей вешать трубку, Корбет Маршалл! Сначала я скажу тебе свое мнение о твоем новом клиенте, Мэтью Сексуальном-Как-Черт-Знает-Кто Сент-Джеймсе.
Это его отрезвило. Еще бы!
– Вот что я тебе скажу. Пусть студия «Бэрон» даст мне эксклюзивное право на фотоработы, и я обеспечу фильму такую рекламу, какая вам и не снилась.
Очевидно, ответ удовлетворил Джилл Кочеран. Она принесла Корбету запоздалые извинения и, положив трубку на рычаг, продолжила работу.
Когда на лежащих в кюветке листах фотобумаги восемь на десять начали проступать черты Мэтью Сент-Джеймса, Джилл испытала прилив радости: она занималась любовью с новым секс-символом Голливуда. И, черт побери, именно ей принадлежит честь открытия!
Глава 11
При виде студии «Бэрон» приходили на память старинные испанские католические миссии в Калифорнии. Путь к овеянным славой съемочным площадкам проходил под высокой белой аркой. Стены здания блистали белоснежной штукатуркой; крыша была из коричнево-красной испанской черепицы. Любуясь с автостоянки для посетителей архитектурой, Мэтью поймал себя на мысли, что ждет: вот-вот на башню спикирует стая ласточек.
Но если внешний вид студии ассоциировался с первыми переселенцами, то ее внутреннее убранство
