Всё, казнь закончена.
Когда спецовики вышли, Старший стал снова распоряжаться.
— Дневальные, шмотки соберите и в коробки. Всё, пошли.
По дороге в камеру негромко, но оживлённо обсуждали происшедшее и предстоящее.
— Старший, а душ?
— Распорядок забыл? Завтра.
— А сегодня не дадут?
— Что дадут, то и возьмёшь.
— Хорошо сработали.
— И Лохмач удачно пришёлся.
— А болтали, спецовики упёртые, а этого смотри, дохлым дотрахивали.
— Слабак, быстро вырубился.
— Да нет, этот ещё держался, ты вспомни того, ну, помнишь… В момент же заломали.
— Дурак, тот сам со страху кончился.
— А как верещал, а? Ну, чисто поросёнок.
— Я ему рраз! Аж в горле у него хрустнуло!
— А Младший-то разошёлся как? И Лохмача бросил, сам полез.
— Все хороши, — подвёл итог Старший, когда они вошли в камеру. — Чисто сработали. Отдыхаем. Лохмач пусть полежит и в мягкую работу его.
— Да он спит уже, — засмеялся Новенький, укладывая Гаора на нары. — Руки перестегнуть или совсем снять?
— Перестегни, а то дёрнется со сна, — усмехнулся Старший. — И не буди, пусть спит.
— Фуу, отвели душу, — вздохнул кто-то, укладываясь рядом с Гаором и гладя его по спине. — Ничего, парень, кабы хоть раз в неделю такое, то совсем бы хорошо было.
Слова доходили до Гаора глухо, сил на понимание не было, полусон-полузабытье поглотило его белым колыхающимся туманом.
Очнулся он уже под вечер, опять, в который раз, лёжа ничком на нарах под чьим-то телом. Было больно и противно, горел после 'пойла' рот, тошнило, но всё это было уже привычным и потому…
— Очнулся? — спросил Младший.
Он лежал рядом, подсунув руку ему под живот, гладя и лаская ему мошонку.
— Пятый, кончай, ему поесть надо.
— Можно, — согласился Пятый. — Ты подщекочи ему, чтоб прочувствовал. А так совсем хорошо лежит.
— И не дёргается? — подчёркнуто удивился Резаный. — А ну давай, проверю.
— Себе пососи, если свербит, — спокойно сказал Младший. — Велено мягко работать, так не лезь.
— А ты, я смотрю, осмелел, — угрожающе сказал Резаный. — Думаешь, одного задохлика заодно со всеми трахнул, так и 'прессом' настоящим стал?
— Не задирайся, — продолжая ласкать Гаора, ответил Младший. — Я здесь побольше твоего, на моей памяти, знаешь сколько таких, как ты, в 'печку' ушло? Так что отвали. Ну вот, Лохмач, не надувался, не держал в себе, и всё хорошо.
Гаор молчал, про себя проклиная собственное, в очередной раз предавшее его тело. Пятый оттолкнулся от его спины ладонями и встал, Младший убрал руку и тоже встал:
— Отдыхай, сейчас я тебе поесть принесу.
Пресс-камера жила обычной вечерней жизнью, отдыхая после удачной работы. Гаор лежал по- прежнему ничком и слушал разговоры про выданный в обед доппаёк за удачную работу, что завтра должен быть душ, что… 'В душ-то хоть раскуют?' — подумал Гаор.
— Поешь, — тронул его за плечо Младший.
Гаор подтянул под грудь скованные руки, оттолкнулся ими от нар и встал на колени, повернулся и сел, преодолевая боль. Младший протянул ему кружку с хлебной кашей.
— Ешь, она ещё теплая.
Гаор кивнул. Кружилась голова, тошнило, во рту мерзкий вкус 'пойла', делавший противной и кашу.
— А это доппаёк, — Младший забрал у него опустевшую кружку и дал другую… с чаем?
Гаор глотнул и едва не поперхнулся. Чай был сладким! Или не чай, неважно, но сахару в кружку сыпанули не меньше двух ложек.
— Ага, — засмеялся его удивлению Младший, — за работу выдали. Что на допросах, что сегодня сработали чисто. Правда, здорово?
— Младший, а чего ты так подлизываешься к нему? — лениво спросил Резаный. — Думаешь он тебе отхлебнуть даст? Как же, лохмачи поселковые, они только о себе думают. Або вонючие.
Резаный нарывался и напрашивался вполне откровенно, и пора давать ему укорот. Если он хочет дальше жить в камере нормально — а о том, что его завтра отдадут хозяину, Гаор старался не думать, чтобы разочарование не оказалось слишком страшным — так надо укорачивать сейчас. Ну, была не была. Тело, конечно, болит, и руки скованы, но… надо. Гаор допил и отдал кружку Младшему. Повернулся к лежавшему на нарах Резаному, чтобы не оказаться спиной к нему.
— Тебе врезать или сам заткнёшься? — угрожая не словами, а интонацией, спросил Гаор и продолжил на говоре Арботанга, проверяя мелькнувшую догадку. — Если у тебя ко мне что есть, фраерок, то и без толковища разберёмся.
— Обоим накостыляю, — ответил вместо Резаного внимательно наблюдавший за ними Старший. — Что раньше было, забудь как не было. Резаный, ты тоже. Понял, нет?
— Это ты не мне, а ему объясни, — рывком сел Резаный. — Ты чего про Серенгай вздумал орать? Тебе какая там печаль?
— А ты что, про Серенгай помнишь? — спросил Гаор.
Всё вставало на место. Ненависть Резаного к аборигенам, болезненная реакция на нашенские слова, и вечно сжатый правый кулак, и как смотрел сегодня на строй, и как слушал приговор… должно сойтись, если б ещё не кружок у него был…
— Ещё чего спросишь? — явно сдерживаясь из последнего, спросил Резаный, пристально глядя на него.
И Гаор рискнул:
— Почему тебе кружок вместо кубика впаяли?
Камера изумленно замолчала.
— Ты… — выдохнул Резаный, кидаясь на него, — ах ты…!
Гаор боковым переворотом ушёл от его удара, заставив Резаного промахнуться и вылететь на середину камеры, и сам вскочил на ноги, плечом отбросив, чтоб не попал под удар, растерявшегося Младшего. Резаный встал против него, пригнулся в боевую стойку.
— Я ж тебя… — прохрипел он.
— Моей кровью своё клеймо смоешь? — усмехнулся Гаор. — Давай попробуй.
Резаный покосился на Шестого. Но тот не торопился на помощь приятелю. Несмотря на скованные руки, Гаор чувствовал себя уверенно. Драка — это уже по нему. Лишь бы за Резаного кто другой не вступился. А один на один… а если и убьют его, то тоже… не самое худшее.
Кому и какой сигнал подал Старший, он не увидел. Просто вдруг все разом вскочили на ноги и схватили их. Поставили рядом, и Старший одинаково сильно избил обоих. По лицу, в грудь, в живот, снова по лицу. И Резаный, и Гаор, не сговариваясь, молча мотали головами, покорно принимая удары Старшего. Резаному только завели руки за спину и так держали, а Гаору подняли вверх. И бил их Старший молча, считая все пояснения излишними. Закончив избиение, Старший молча приподнял Гаору волосы надо лбом, посмотрел клеймо, удивлённо присвистнул и отпустил, ничего не сказав. И сразу разжались удерживавшие их руки. Продолжать драку было не только бессмысленно, но и опасно. Понимали это оба, поэтому молча, не глядя друг на друга, вернулись к нарам и легли в разных концах.
