Стремглав к обрыву

Единственное, что было для меня бесспорно реальным, – это смерть Мартина. Я даже слишком быстро поверила в ее реальность.

Я вернулась в спальню, легла в постель, но не стала выключать свет: хотела видеть окружающие предметы. Лежала с открытыми глазами и подозрительно разглядывала комнату, будто это она против моей воли пыталась погрузить меня в сон. Раздался стук в дверь и голос Дэвида. Я забыла о нем. Ну и растяпа!

– Входи! – крикнула я.

Он открыл дверь. Уже в пальто и шляпе.

– Прости, Дэвид. Я забыла, что ты здесь. Расстроилась.

– Не бери в голову.

– Лотта очень странная девочка. Я ее не понимаю.

– Что произошло? – Он подошел к кровати.

– Как тебе сказать… Во всяком случае, здесь я не останусь. Не хочу. Слишком все сложно.

Он кивнул. Я протянула к нему руки, он присел на край кровати.

– Лоттин приятель подвезет меня домой.

– Чего ради?

– Ему по пути. – Он ухмыльнулся. – Угол Одиннадцатой и Пятой авеню… Старушка ушла спать, Штамм тоже испарился. Мы с мальчиком сидели и гадали, какого черта вы обе там делаете. – Он замолчал, но мне не хотелось ему ничего рассказывать. – Неплохой парнишка.

– Я тоже неплохая, – сказала я капризным тоном.

– Ты молодчага. – Он взъерошил мне волосы жестом, который я ужасно любила.

– Молодчага? Странное слово по отношению ко мне. Что это значит?

– Что ты чертовски хорошо держишься, несмотря на всю эту историю.

– Не уверена. Я как раз лежала и думала, что схожу с ума.

– Забавно, – ответил он, насмешливо улыбаясь. – А мне показалось, что ты разумнее, чем обычно.

– Куда уж забавнее.

Он наклонился и легонько поцеловал меня в щеку.

– Жаль, что мне не удалось тебя развеселить.

– Попробуй как-нибудь по-другому.

– Не могу. Машина уйдет.

– Ладно, теперь я хотя бы знаю, что тебе дороже.

Он встал:

– Завтра позвоню.

– Лотта злится на меня, – сказала я, чтобы удержать его и не оставаться в полном одиночестве, – из-за того, что я велела ей перестать реветь.

– Не понял.

– Из-за Мартина.

– Перестать реветь из-за Мартина? – Он недоверчиво посмотрел на меня.

– Как тебе объяснить? Я почти потеряла рассудок. Не могла плакать. Будто окаменела. С той минуты, как я узнала. А тут она. Ревет и ревет без передышки, как ненормальная. – Я разволновалась и села на кровати. – Ты меня понимаешь?

– Думаю, да.

– Дэвид, я знала все еще до того, как мне сказали. Я весь вечер хотела с тобой поговорить об этом и не могла. Они вошли… она вошла – миссис Штамм – и сказала, что произошел несчастный случай, и я сразу поняла, что он умер. Еще до того, как она сказала. Я как будто застыла. Ты не представляешь, как это…

Он снова сел на край кровати:

– Давай-ка ложись.

– Нет, я должна сказать…

– Говори, только ляг.

Я опустила голову на подушку. Протянула к нему руки, он взял их в свои.

– Почему я сразу догадалась? Это так страшно. Я не должна была догадаться. А потом – я же должна была кричать, плакать, говорить, что это неправда, и все время плакать, как Лотта. А я будто превратилась в глыбу льда. Даже заплакать не могла. Пока мы не приехали домой. То есть сюда. Я не могла выжать ни слезинки, а она ревела так, будто у нее разрывалось сердце, и все потому, что целых пять ней была в него по-дурацки влюблена.

– Подожди, я сейчас. – Он выпустил мои руки и поднялся.

– Куда ты?

– Скажу парнишке, чтобы не ждал. Я приподнялась на постели.

– Ляг, – приказал он. Я послушно вытянулась под одеялом. – Я сейчас вернусь. Не вставай.

– Не буду.

Его долго не было, я уже думала – уехал, но потом он вернулся, принес стакан молока с медом и две таблетки. Я села и выпила молоко.

– Не надо таблеток.

– Лучше прими.

– Я боюсь засыпать. Мне будут сниться кошмары.

– Я посижу с тобой. Не уйду, пока ты не уснешь.

Я проглотила таблетки, задержав дыхание, чтобы не подавиться. Опять легла.

– Ты, наверное, думаешь, что я брежу.

– Не говори глупостей. Я нервно хихикнула:

– Ну да, перестань нести этот бред.

– Слушай, Руфь, тебе сейчас лучше помолчать. Не говори больше ничего. Потом расскажешь.

– Не уходи.

– Не уйду, если ты замолчишь. – Он укрыл меня… – Закрой глаза и постарайся ни о чем не думать. – Я повернулась на бок и закрыла глаза. – Все будет хорошо. Только постарайся сейчас ни о чем не думать, – тихо сказал он и выключил свет.

Он еще что-то негромко говорил, словно усыпляя меня. Я несколько раз открывала глаза, чтобы посмотреть, здесь ли он. Потом уснула. Мне снилось, что я поднимаюсь к заснеженной вершине огромной горы, но как только сажусь в подъемник, он превращается в колесо. Я белка в колесе. Отчаянно перебираю лапками, чтобы оказаться наверху, но не понимаю, двигаюсь ли вообще, потому что времена года вокруг постоянно меняются. На пути мне все время попадается дерево; оно то сверкает пышной золотой кроной, то шелестит зелеными листьями, то ветки голые и дрожат на холодном ветру, то покрыты снегом. Я не знаю, это одно и то же дерево или разные. Хочу посмотреть, насколько продвинулась, и оглядываюсь; колесо накреняется, и я чуть не падаю. «Дурацкое колесо, – сердито повторяю я. – Дурацкое старое колесо». Наконец мне удается убедить себя, что раз пейзаж меняется, то я все-таки не бегу на месте; но тут я теряю равновесие и падаю вниз-вниз-вниз по склону, слыша за собой чей-то грубый хохот. И просыпаюсь в полной темноте. «Пейзаж не менялся, – успеваю сообразить я той частью сознания, которая еще спит. – Менялись колеса». Я включила свет и осмотрела комнату. Ничего не изменилось, только Дэвид ушел. В моем затуманенном сознании вспыхнула искра насмешливой жалости к себе, когда я вспомнила, что он обещал охранять мой сон. Я опустила голову на подушку.

Комната не изменилась, изменился Дэвид.

Свернулась под одеялом в комочек.

При чем тут Дэвид, это же сон. Сон тоже ни при чем, виновата кровать, просто чужая…

Я проснулась и сразу поняла, что спала слишком долго. Фернет не преминула указать мне на это, несколько раз повторив, что все давно позавтракали и ушли. Я старалась не смотреть на часы. Чтобы не думать, начались ли похороны или, наоборот, уже закончились. Наверное, если бы отец позвонил мне до окончания похорон, я простила бы его. Не по доброте, просто потому, что мне это было нужно самой. Я проснулась все с тем же жутким чувством нереальности происходящего: мне казалось, мои глаза – это