Все вдруг пошатнулось, и она без чувств упала на пол.
Очнулась она в темной комнате, похожей на чердак в Файетте, но более просторной, – судя по всему, в мансарде Уайтхедов. Все происшедшее помнилось отчетливо, словно случилось секунду назад. Да и на самом деле она недолго пробыла без сознания. Лежала она в кровати. Почему-то казалось, что, пока ей не разрешат, ни встать, ни походить по комнате нельзя. Все тело ныло от боли. Очень хотелось заплакать, но слезы не появлялись (и не появятся еще пять месяцев, до самых родов).
Сейчас ребенок не воспринимался как реальность, а был лишь неким осложнившим жизнь обстоятельством и, главное, свидетельством ее греховности. Пока его не было, можно было считать, что не было и греха. В конце концов, она ведь никому не причинила зла, даже и в мыслях не хотела этого.
Неожиданно перед глазами всплыл образ миссис Басс, и она сразу села на кровати, судорожно соображая, как спастись бегством. Но порыв был недолог – она легла снова. Куда бежать? Ведь, спустившись, она, вероятно, как раз и столкнется там с миссис Басс, а этого ей не перенести: глянув в лицо хозяйки пансиона, она просто умрет на месте. Да и вообще в дрожь бросает при мысли увидеть кого угодно (кроме, может быть, миссис Уайтхед). К тому же и ее саму нельзя видеть – недаром они ее спрятали наверху, это понятно без разъяснений. Девочкам Уайтхед скажут, наверное, что она заболела, заразна, находится в карантине. В Файетте был случай, когда одна девушка попала вот так в карантин, и все перешептывались, намекали на что-то, но Эммелине сейчас только стало впервые понятно, в чем было дело. Тогда вся семья этой девушки уехала на год в Льюистон, а когда возвратилась, у матери был малыш в дополнение к семи старшим, уже совсем взрослым – кое-кто даже жил отдельно.
В том, что жизнь кончена, Эммелина не сомневалась. Осталось тело, но с ним тоже нужно было покончить. Припомнилось, как тело деда лежало перед погребением в церкви, на Лосиной горке, и мелькнуло желание оказаться на его месте. Но тут же стало понятно, что это не выход. Ведь в ее теле растет ребенок, а значит, нельзя и думать похоронить его вместе с собой.
На лестнице послышались шаги, дверь отворилась, и с лампой в руке вошла миссис Уайтхед.
– Ты очнулась? – Это был тот же спокойный голос, которым она говорила до разразившейся катастрофы.
– Да.
Миссис Уайтхед подошла поближе, остановилась в изножье кровати.
– Миссис Басс говорит, что в Линне у тебя тетушка.
– Ой, нет-нет! Нет! Пожалуйста! – Но даже и умоляя, она понимала, что этого не миновать.
– У нас нет выбора. Если только… если только отец ребенка не может загладить случившееся женитьбой.
– Не может. – Миссис Басс чуть ли не прямо назвала мистера Магвайра. Неужели миссис Уайтхед не поняла?
– Мне кажется, стоит подумать, чтобы сообщить ему о случившемся… Это немного облегчит положение. Ведь тебе будут нужны деньги. Если, конечно, твоя семья сама тебя не обеспечит.
– Не они меня обеспечивают, а я их!
И тут впервые до нее дошло, что она больше не сможет высылать домой деньги. От ужаса в голове помутилось. Господи, она ведь только что получила письмо от Льюка, где как раз говорилось, что с ее помощью они наконец начинают вроде бы выкарабкиваться. Подстегнутая этой мыслью, она резко выпрямилась.
– Но разве я не могу поработать еще немного на фабрике? Ведь можно же никому ничего не рассказывать.
– Это немыслимо. Ты должна понять: все уже знают.
Да, конечно. Она замолчала, осознав вдруг, что в самом деле не сможет уже никому показаться, теперь, когда сама знает о происшедшем.
– Пока твои вещи перенесут сюда, к нам, и ты поживешь здесь, пока все не будет готово к отъезду домой или в Линн.
Домой или в Линн. В Линн. Ослабев, она бессильно откинулась на кровати. Каково это будет – взглянуть в лицо Ханне.
– Пожалуйста, попросите тетю ничего не писать родителям.
– Я передам ей, что ты просишь об этом, – сказала миссис Уайтхед, поворачиваясь, чтобы уйти.
– И пожалуйста… – Она не знала, как продолжить. Миссис Уайтхед сказала, что ее положение облегчится, если она сообщит виновнику о случившемся, но не была озабочена тем, что пока это не сделано. А ей, Эммелине, было необходимо хоть малое облегчение и участие. Без этого она просто не сможет жить дальше. С точки зрения здравого смысла, чем раньше она умрет, тем лучше. Какой смысл жить теперь, когда она даже не может высылать домой деньги? Нет, в этой ситуации ей просто необходимо, чтобы мистер Магвайр знал. Она не хочет, чтобы он разделил с ней позор, но ей нужно, чтобы он знал, что она терпит за них обоих. И если ее жизнь кончена, то пусть хоть погорюет, как только что горевал над умершим племянником. Несправедливо избавить его и от этого. Ведь он все время, с самого начала знал, что может с ней случиться.
– Вы думаете, что мне нужно дать ему знать? – спросила она наконец у миссис Уайтхед.
Повисла пауза. Потом миссис Уайтхед проговорила, тщательно подыскивая слова:
– Ты хочешь знать, что я думаю? Я думаю, Эммелина, что свою жизнь ты изломала. Теперь в твоей власти изломать и чужие жизни.
– Этого я не хочу! – страстно выкрикнула она.
– А тогда…
– Вы же сами сказали: все будет немножко легче, если я дам ему знать…
– Если тебе удастся получить деньги.
Снова повисло молчание. Нужно взвесить все сказанное, постараться понять, что именно старательно внушает ей миссис Уайтхед.
– Вы знаете, о ком мы говорим? – спросила она наконец осторожно.
– Я знаю, кого подозревает миссис Басс. Эммелина кивнула, подтвердив правоту догадки.
– Ах вот как… – тихо пробормотала миссис Уайтхед.
И вдруг Эммелина почувствовала себя зверьком, из тех, на кого отец ставил в лесу ловушки. Куда метнуться, чтобы получить желанную и так необходимую ей малость; как подступиться и как обойти препятствия? Нет, лучше всего сказать прямо. Опозоренным не к чему притворяться, придумывать тонкие ходы. Одно неловкое движение, и ловушка захлопнется окончательно. Хотя даже и непонятно, что еще может дать этот захлопывающий эффект.
– Так вы расскажете ему?
– Это сделает по моей просьбе мистер Уайтхед.
У Эммелины вспыхнули щеки. Она как-то совсем забыла о мистере Уайтхеде, но именно от него, может быть единственного во всем Лоуэлле, ей очень хотелось бы скрыть происшедшее. Он был так похож на пастора Эванса, в нем чувствовалась душевность, которой так не хватало пастору здешней церкви. Будь преподобный Эванс здесь, в Лоуэлле, с ней не случилось бы всей этой страшной истории.
Она спросила миссис Уайтхед, нельзя ли принести ей Библию. Наверху не было лампы, она не сможет читать, но будет хотя бы чувствовать ее рядом.
– Сюда доставят все твои вещи, – сказала миссис Уайтхед. О да, конечно. Ей ведь уже сказали об этом. Все принесут, правда, до этого миссис Басс перетрогает все своими руками, но ей нельзя сейчас думать об этом, иначе она не выдержит, вскочит. А волосок, на котором висит сочувствие миссис Уайтхед, и тонок, и туго натянут. Любой неверный шаг – и ее вышвырнут в пустоту, где у нее не будет уже никого, ничего, где к тому же не будет и ни гроша.
– Надеюсь, твоя тетя приютит тебя, – проговорила миссис Уайтхед. – Вплоть до ее ответа ты будешь здесь. Девочкам мы объяснили, что ты серьезно больна. Ты меня понимаешь, Эммелина?
– Да, мэм.
Миссис Уайтхед снова собралась уходить. Больше всего Эммелине хотелось, чтобы она оставила лампу. Так страшно очутиться одной в темноте. А рассвет так бесконечно далек!
– Спокойной ночи, Эммелина, – сказала, открывая дверь, миссис Уайтхед.
