Эммелина

могли то и дело касаться друг друга, а именно это им было необходимо. Когда кто-нибудь заговаривал с ними, они притворялись, что слушают, хотя все, сказанное кем-то третьим, не представляло для них интереса. По-настоящему желавшие им блага близкие хотели, чтобы они скорее поженились и народили детей и чтобы исчезла наконец их безумная тяга друг к другу, делавшая почти невозможным любое общение с ними.

Пол был уже настелен, и доски для оконных рам привезены. Полдня Мэтью работал на ферме с отцом Эммелины и Эндрю, а затем снова возвращался к стройке. Том Кларк должен был, освободившись от предыдущей работы, сложить им очаг. Вот уже и оконные рамы вставили, и скоро привезут материал для наружной обшивки стен.

Венчание назначили на второе воскресенье августа. Однажды ночью Эммелине приснилось, что в канун свадьбы вдруг объявилась ее дочка, жившая, как оказалось, на Западе, поведала Мэтью всю историю и затем вместе с ним сбежала. Проснувшись в слезах, Эммелина никак не могла успокоиться. Да и с чего? Ее окружала густая тьма, она была одна в постели, а ее дочь в самом деле могла разыскать ее и своим появлением все разрушить. А ведь совсем недавно она готова была на любые унижения и трудности, лишь бы вернуть свою девочку.

Даже помыслить о том, чтоб открыться Мэтью, было теперь труднее, чем прежде. Раньше он был равнодушен и к Саймону Фентону, и ко всем прочим мужчинам, которые как-то проявляли к ней интерес, но теперь свирепел при одном лишь упоминании о них. Когда Эбен Варнум, пришедший взглянуть, как движется стройка, посоветовал купить доски у Саймона – он сушит дерево дольше, чем на других лесопильнях, и его товар качественнее, – Мэтью пробормотал что-то, чего не расслышала Эммелина, но что заставило Эбена побледнеть и уйти. Она подумала тогда, что Мэтью неприятно слышать похвалы Саймону, но как-то вскоре вечером отец, стараясь уточнить, когда именно произошло какое-то событие, сказал: «Это было, когда Элайя Смолл ухаживал за Эммелиной», и Мэтью сразу окаменел, замолчал и больше уже не раскрыл рта. Несколько дней спустя опять повторилось нечто подобное, хотя на этот раз в разговор попал даже и не поклонник, а просто Айзек Девис, с которым она когда-то в детстве несколько лет подряд ходила в школу.

– В чем дело? – спросила она, когда чуть позже они шли вместе к строящемуся дому.

Мэтью только что закончил третью стену, и под ежевечерним предлогом, что Эммелине нужно взглянуть, как продвинулось дело на стройке после обеда, они вдвоем улизнули из дома. Она ожидала услышать какое-нибудь объяснение, никак не связанное с помянутым отцом Айзеком Девисом. Но Мэтью, пнув ногой валявшуюся на дороге ветку, отрывисто бросил:

– Он нарочно все время их поминает.

– Кого?

– Этих… твоих. Малейшей возможности не упускает!

– Да что ты! Айзек Девис был просто мальчиком в шко…

– Он называет их, чтоб досадить мне.

– Нет, Мэтью, – сказала она примиряюще. – Этого быть не может. С чего бы ему хотеть досаждать? Я думаю, он успел полюбить тебя. – Отец и в самом деле вел себя дружелюбно с того памятного всем вечера.

– А это, сатана тебя побери, грязное вранье! – яростно выругался Мэтью, и сердце у нее подпрыгнуло и замерло. Ей уже приходилось слышать, как он сквернословил, когда вокруг были мужчины и он не знал, что она тоже неподалеку, но сейчас он выругался ей в лицо и явно знал, что делал. – Имей он возможность, вышвырнул бы меня отсюда, как… А ты просто не видишь, что он делает! Не слышишь, что он вворачивает, когда говорит со мной! Успел полюбить? Сказанула! Да он скорее полюбит гадюку, когда обнаружит ее у себя в постели!

Она невольно рассмеялась.

– Ничего нет смешного. Ну, ты идешь?

Она медленно подошла к нему.

– Я так люблю тебя, Мэтью. Я просто не понимаю, как может иметь значение то, что отец говорит о каком-то мальчике, когда-то ходившем со мной в школу, ведь он и упомянул о нем потому только, что его мать…

– Не хочу ничего о нем слышать! – в бешенстве выкрикнул Мэтью. – Как до тебя не доходит? Я не желаю слышать ни о ком, кого ты когда-либо знала!

* * *

Друзья мои, мы собрались здесь сегодня, дабы сочетать в священном брачном союзе этого мужчину и эту женщину. Брак предписан Господом Богом нашим и вменен нам среди иных законов бытия для счастия и благоденствия рода людского. Пытаясь понять суть вещей, мы должны сказать себе, что совершающаяся церемония – всего лишь символ того, что сокровенно и реально, символ священного союза сердец, который Церковь может благословить, а Государство легализовать, но оба они не в состоянии ни создать, ни разрушить. Путь к счастью – это преданность супругов друг другу и преданность их обоих благороднейшим задачам жизни.

Веря, что вы, брачующиеся, пришли сюда, понимая это, разрешаю вам соединить руки.

Они стояли у алтаря напротив пастора Эйвери. На Эммелине было подвенечное платье бабушки Джейн, в котором венчались и мать Джейн, и она сама. Дед Джейн был морским капитаном и привез ткань не то из Азии, не то из Африки (никто не помнил точно откуда). Это была кисея, но такая блестящая и мягкая, что с легкостью могла сойти за шелк, а кружевная отделка на платье была настолько изощренной, что каждая видевшая ее женщина понимала: этот узор не скопируешь. Мэтью купил к свадьбе новый костюм, хотя несколько человек готовы были одолжить ему свой. Посмотрев на него, Эммелина невольно затрепетала: он был так красив, так желанен. Непокорные волосы смочены и зачесаны аккуратно назад, а серые глаза смотрят прямо на пастора Эйвери, так что сбоку видны только густые темные ресницы.

Пастор Эйвери был изящным молодым человеком небольшого роста, похожим на олененка с лесной опушки, только что обнаружившего, что за ним следят. Но в этот день он казался Эммелине исполненным священного величия. Поговаривали, что, когда этот любимец всех матрон Файетта стал баптистом, его отец, священник епископальной церкви, публично заявил: он больше мне не сын. В обычной жизни пастор слегка заикался, но сейчас это едва ощущалось в легких, почти незаметных паузах. Прозвучали венчальные клятвы, и Мэтью надел Эммелине на палец гладкое золотое кольцо. Пастор провозгласил их мужем и женой, и они снова соединили руки.

Господь, Отец наш, повелевший нам объединяться в семьи, связующий нас нерушимыми узами любви, взгляни на детей Твоих, стоящих пред лицем Твоим. Соединив руки, они торжественно поклялись служить друг другу до конца дней своих. Мы свято верим, что происходящий здесь обряд – это лишь символическое скрепление союза сердец, уже ставшего нерушимым благодаря любви, которую Ты вложил в их души. Встретившись среди множества множеств людей, эти двое взглянули в лицо друг другу и стали единым целым. Их жизненные пути пересеклись, и отныне они пойдут одним, общим путем.

Если по Твоей милости это возможно, то пусть тропа, по которой они идут, всегда будет ровной и гладкой, а небо над их головами – ясным и солнечным. Но если дню горя суждено наступить – а такой день приходит, увы, ко всем, – то пусть тяжесть перенесенного испытания еще сильнее скрепит их союз. Пусть обретаемый опыт спаивает их все больше и больше…

Свершилось. Страхи ее рассеялись, по крайней мере ушли в мир снов. Создатель только что сказанных слов понимал то, что чувствовали они с Мэтью, а это значило, что и другие, раньше, до них, испытывали то же самое. Это давало ощущение опоры, ведь время от времени ей казалось, что она погрузилась в воды неведомого или, еще того хуже, ушла в мир нереальный.

Она подняла глаза на Мэтью: он смотрел так, словно видел ее впервые. Наклонившись, поцеловал, но сразу же резко выпрямился, будто вдруг осознал, что они не одни в церкви. Присутствовавшие на церемонии стояли, ожидая, когда молодые пройдут к выходу. Все тихо переговаривались. Где-то здесь, рядом, были ее родители, братья, сестры, но лица сливались, а слов ей было не разобрать.

Пройдя между рядами скамеек, Мэтью и Эммелина вышли на крыльцо и сразу остановились, моргая. Солнечный свет ослепил, как если бы они вышли из темноты.