быть полной противоположностью воспитанному образцовому ребенку, личность, все время лавирующая между слегка вызывающим легкомыслием и явно выраженной, зависть у нас вызывающей девиантностью, весело подмигивающий и постоянно играющий на грани между обольщением и оскорблением. Юркий, щеголеватый, беспутный Менди Гарлик стоял здесь передо мной; он не попал ни в тюрьму (где, когда он заставлял нас, четверых или пятерых «Смельчаков», усаживаться, спустив штаны, в кружок на полу его комнаты и ради приза в два доллара соревноваться, кто первый «выстрелит», я был уверен, он непременно окажется), ни в ад (который, я не сомневался, ждет его после смерти, причиной которой, скорее всего, станет нож «обалдевшего от марихуаны» — что бы это ни значило — цветного парня), а оказался просто ресторатором на покое, владельцем трех заведений «Гарр. Мясо на гриле» в дачном поселке на Лонг- Айленд и участником такого невинного мероприятия, как встреча выпускников по поводу сорокапятилетия со дня окончания школы.
— Тебе не следовало волноваться, Менди. Ты сохранил осанку и почти не изменился. Прекрасно смотришься. Замечательно.
И это было правдой. Высокий, загорелый, стройный джоггер в черных ботинках из крокодиловой кожи и черной шелковой рубашке под зеленым кашемировым пиджаком. Только вот серебристая шапка волос кажется не совсем настоящей, а так, словно в прежней жизни она была мехом на спинке скунса.
— Я забочусь о своей форме — это мой принцип. Звонил тут Мутти — Марта (он же Мутти) Шеффер — лучший фланговый подающий «Смельчаков», команды, в которой мы трое играли на площадке лиги софтбола, и, как следовало из помещенной в буклете биографической справки, «консультант по финансовым вопросам», а также (как это ни покажется невероятным при воспоминании о болезненно застенчивом с девочками младенчески круглолицем Мутти, чьим главным подростковым развлечением было засовывание монеток в щель автомата) прародитель детей (36 лет, 34, 31) и внуков (2 года, 1), — и я сказал Мутти, — продолжал Менди, — что, если он не сядет со мной рядом, я не поеду. В бизнесе мне приходилось иметь дело с сущими головорезами. И я справлялся с этими чертовыми бандами. Но сегодня мне это было бы не под силу. Прыгунок, мне пришлось останавливать машину и просить ключ от туалета не два, а
— Что ж, долгие годы мы старательно покрывали себя слоями непроницаемой краски, а сейчас снова вдруг оказались как бы прозрачными.
— Думаешь, дело в этом?
— Кто знает. Возможно.
— Двадцать ребят из нашего выпуска — покойники. — Он указал на список «In Memoriam», помещенный на задней обложке буклета. — Одиннадцать парней ушло, — вздохнул Менди, —
— Да, делаю. — Разумеется, для меня это отошло в прошлое, ведь простаты у меня уже не было.
— С какой периодичностью?
— Раз в год.
— Этого недостаточно. Необходимо каждые шесть месяцев.
— Хорошо. Учту.
— Но вообще-то у тебя с этим в порядке? — спросил он, положив руки мне на плечи.
— Да, я в форме.
— Слушай, а ведь это я научил тебя «стрелять», ты помнишь?
— Да, Мендель. Дней через девяносто, максимум сто двадцать, я выучился бы самостоятельно. Но ты запустил механизм
— Я тот, кто выучил Прыгунка Цукермана «стрелять», — громко расхохотался Менди, — и эта слава моя, без сомнения.
Тут мы обнялись: лысеющий первый базовый и седовласый левофланговый поуменьшившейся команды «Смельчаков» из Спортивного клуба. Торс, который я ощутил под руками, неопровержимо доказывал, что он действительно проявлял заботу о своей форме.
— И я по-прежнему готов «выстрелить», — радостно сказал Менди. — Хотя прошло пятьдесят лет. Рекорд среди «Смельчаков».
— Не будь таким самоуверенным. Может быть, Мутти даст тебе очко вперед.
— Я слышал, что у тебя серьезные неполадки с сердцем.
— Всего лишь шунтирование. Несколько лет назад.
— Гадость, это шунтирование. Они ведь, кажется, запихивают трубку в горло.
— Именно так.
— Я видел своего зятя с трубкой в горле. С меня достаточно, — сказал Менди. — Знаешь, чертовски не хотелось сюда ехать. Мутти звонил и бубнил: «Но ты ведь не будешь жить вечно», а я отвечал ему: «Буду, Мутти. Я должен!» А потом вот дал слабину и приехал, и первое, что увидел, — этот вот некролог.
Менди двинулся прочь, в поисках выпивки и Мутти, а я открыл буклет и разыскал там его имя: «Вышедший на покой ресторатор. Дети — 36, 33, 28, внуки — 14, 12, 9, 5, 5, 3». Интересно, шесть внуков, среди которых судя по цифрам, и близнецы, заставляют его так бояться смерти или на то есть другие причины, скажем, до сих пор сохранившийся интерес к шлюхам и яркой одежде? Жаль, что я этого так и не выяснил.
Надо было, наверное, в тот день выяснить еще многое. Но жалея об упущенном, я в то же время понимал, что любые ответы, полученные на вопрос, начинающийся со слов «Что бы там ни случилось с…», не разъяснили бы причин моей сверхъестественной уверенности, что за фасадом, открытым зрению, скрывается как раз то, что увидел
Юный студент Нью-Йоркской киношколы и внук футбольного защитника Милтона Вассербергера, Джордан Вассер прибыл к нам вместе с Милтом, чтобы сделать учебный репортаж о нашей встрече выпускников. Кррка по залу и протоколируя происходящее на свой старомодный лад, я время от времени наталкивался на него, записывающего на камеру интервью с кем-нибудь из участников. «Наша школа была особенной, — говорила ему шестидесятитрехлетняя Мэрилин Коплик. — Ребята были замечательные, учителя прекрасные. Худшее, в чем нас можно было обвинить, — жевание резинки…», «Лучшая школа в округе, — говорил шестидесятитрехлетний Джордж Киршенбаум, — прекрасные ребята, прекрасные учителя», «Говоря откровенно, — сообщал их ровесник Леон Гутман, — мне уже никогда не случалось оказываться в лучшей компании», «В те дни школа была иной, — сказала шестидесятитрехлетняя Рона Зиглер, а на следующий вопрос со смехом — но с грустным смехом — ответила: — Тысяча девятьсот пятидесятый? Мне кажется, Джордан, что это было вчера».
— Когда меня спрашивают, действительно ли мы учились вместе, я всегда рассказываю, как ты написал за меня сочинение по «Алому знаку доблести», — сказал чей-то голос.
— Но я его не писал.
— Нет, писал.
— Как я мог написать что-то об «Алом знаке доблести»? Я прочел его только в колледже.
— А вот и нет. Ты написал для меня сочинение, и я получил «отлично». Сдал на неделю позднее срока, но Уоллах сказал: «Такую работу стоило и подождать».
Говоривший был маленьким серьезным человечком с коротко подстриженной седой бородкой,
