Мотор взвыл, заглушая прочие звуки. И все же краем уха Нортон услышал далекий свист. «Help!»… Музыку сфер. А может, ему только померещилось.
Раздался громкий хлопок, и на травяную подстилку упала пропавшая кошка. Выглядела она ужасно, будто вернулась из ада. Каждая шерстинка стояла дыбом, а глаза вываливались из орбит. Страшно подумать, что ей пришлось пережить. Нортон понял одно: если бы кошка могла хихикать, она бы хихикала.
Аквариум гулко лопнул, и кошка покатилась по полу.
– Люси! – взвизгнула Памелла.
Она бережно подняла обезумевшую кошку и прижала к груди. Та лишь поскуливала. Памелла зашептала что-то ей на ухо и, не оборачиваясь, направилась к выходу.
Генератор сорвался на тонкий визг. Нортон схватил Теннесси за руку.
– Быстрее, – крикнул он. – Пока…
Договаривать не пришлось. Держась за руки, они побежали, у самого выхода налетев на Памеллу. Толстуха явно не ожидала удара со спины – им удалось оттолкнуть ее достаточно далеко.
Как раз вовремя. От взрыва земля под ногами вздрогнула, и в то же мгновение на сарай обрушилась одна из башен, в падении разваливаясь на части. Нортон и Теннесси, не сбавляя хода, бежали прочь от сарая, пока не врезались в живую изгородь.
Развернувшись, Теннесси сползла на землю, прижимаясь спиной к кустам олеандра. Дышала она тяжело и громко. Сердце рвалось из груди – девушка прижала ладонь, словно пытаясь его удержать.
Нортон рухнул рядом, жадно глотая воздух. Легкие пылали, готовые разорваться. Он посмотрел на руку, отрешенно отметив, что та вся в крови от многочисленных порезов. Теперь еще долго придется выковыривать осколки стекла…
Нортон взглянул на девушку. Несмотря на то, что у нее на глазах разрушался ее дом, Теннесси радостно улыбалась.
– Ловко, – сказала она. – Если ты не заметил, ты только что спас мир…
– Бывает, – улыбнулся в ответ Нортон. – Такая штука этот мир. Вселенная тоже как Шалтай-Болтай. И за ней тоже нужно присматривать. Иначе вся королевская конница…
Сотрясая землю, рухнула последняя башня. Круглое фанерное лицо покатилось, точно огромное колесо, подскакивая на ухабах. Теннесси помахала ему на прощание.
– Да, кстати. – Нортон глубоко вдохнул. – Мне показалось, или сегодняшний вечер у тебя не занят?
Карина Шаинян
Жираф в шарфе
– Я буду Жирафом-в-шарфе.
Ривера не был похож на жирафа в шарфе. Он был похож на тореро – гибкий, резкий и опасный, сумрачно-красивый – уже не мальчишка, еще не мужчина. Он писал злые стихи, полные дымящейся крови и звона стали, – мы тоже писали стихи, кто их не писал, и отчаянно хвастались друг перед другом; но рядом с лезвийными строками Риверы наши слова казались фальшивым мычанием. Он чуть что, лез в драку и однажды на спор вскарабкался из окна на крышу ратуши – все думали, что он убьется, но он не убился. Он добрался до острого конька и стоял там, бледный, на трясущихся ногах и с кривой ухмылкой смотрел в небо. Он круглый год не вылезал из черной куртки и смотрел на мир исподлобья, хмуро и насмешливо. У него даже не было шарфа. Но кто стал бы спорить с Риверой? Я не стал. И Луис не стал – даже когда Ривера назначил его Свиньей-Копилкой.
Я был – Печальная Лошадь.
А Эме просто была, маленькая Эме с прозрачными серыми глазами, оливковой кожей и высоким птичьим голосом.
Мы – карандашные наброски на желтой бумаге, точные скупые штрихи, незаполненные контуры. Наш мир – такой же набросок. Он сгущается вокруг нас, как того требует сюжет; его границы размыты, штрихи там становятся реже, а потом и вовсе сходят на нет, оставляя лишь шершавую бумажную поверхность, белый шум, готовый стать фоном для новой части истории.
Когда Ривера разузнал, что на танцплощадке в парке приезжие молодцы продают грибы из Ибарры, он, конечно, не устоял. Он с таинственным видом зазвал нас с Луисом в гости и, подливая горький кофе с имбирем, долго рассуждал о том, что жизни не хватает объема, нового измерения – уже привычная нам телега. Луис ехидничал. Я зевал, особо не скрываясь. Наконец Ривера остановился, покусал губу и, глядя в сторону, небрежно сказал:
– Я вчера был на танцах…
– Что это ты делал на танцах? – с подозрением перебил Луис, но Ривера лишь раздраженно дернул плечом: не важно, мол, не сейчас. А я промолчал. Накануне вечером я звонил Эме, чтобы пригласить ее куда-нибудь; трубку взяла одна из ее сестренок и, подхихикивая, сказала, что я опоздал – Эме вот только сейчас вышла, а вернется поздно. Так что я не спрашивал. Я просто молча смотрел, как Ривера вытаскивает из кармана газетный сверток.
Он развернул бумагу и показал нам горсть темных перекрученных веревочек. Шляпок почти не было – то ли поотваливались, то ли рассыпались в труху.
– Я все разузнал, их надо заливать кипятком, – сказал Ривера.
Я подцепил одну уцелевшую шляпку ногтем – на нем осталась сухая пыль, пахнущая прелой листвой.
– Похоже на шапки дохлых эльфов, – сказал я, и Ривера одобрительно заржал.
– И что будет? – спросил Луис, с отвращением глядя на грибы.
– Будет интересно, – пообещал Ривера.
Тогда он все и придумал. Мне легче считать, что в случившемся виноваты грибы из Ибарры. С кем не бывает; просто для одних проходит бесследно, а другим… Просто нам повезло, а Ривере – нет.
– Скучно, – говорил Ривера. – У нас скоро отрастет брюхо – у Луиса уже отросло. Ты впариваешь домохозяйкам механическую дребедень, Эме учит сопляков, что дважды два – четыре, я, – он с отвращением сплюнул, – верчусь в мастерской. Лу и вовсе перебирает бумажки в папашиной конторе… Это жизнь? Что за дурацкий мир… Что за дурацкие люди кругом… Нажраться и поржать. И не думайте, что вы лучше других!
– Да мы не думаем, – улыбнулся я, но Ривера не слышал – как всегда, когда его несло.
– Думаешь, раз каждый вечер торчишь в библиотеке, можешь воображать себя Борхесом? Черт возьми, – Ривера ткнул пальцем в Луиса, – что ты сделал за последнее время?
– Я написал сонет, – важно ответил Луис.
– О-о-о! Сонет! – Ривера иронически зааплодировал, и толстые щеки Луиса покраснели. – Так прочитай нам его!
– Не буду. Это личное, – сказал Луис и покосился на Эме. Она не подняла глаз, и он со вздохом перевел взгляд на Риверу. – К тому же вы все равно его не поймете, – нахально добавил он.
Ривера коротко хохотнул и повернулся ко мне. Я развел руками и скорчил рожу.
– Понятно, – хмуро сказал Ривера. – Думаешь, я не знаю, как ты втирал Эме про башню из слоновой кости? Пошляк…
Это было предательство. Луис побагровел. Я, задыхаясь, посмотрел на Эме – но она с непроницаемым лицом глядела в окно: следила за проезжавшей по улице тележкой торговца кукурузой с таким вниманием, будто от него зависела жизнь. Мне захотелось ее ударить. Или заплакать. Или убить Риверу. Вместо этого я сказал:
– Ну и что ты предлагаешь?
– По-моему, ты чушь несешь, – сказала Эме. – Выдумки – это одно. А жизнь – совсем другое. Одно дело – писать истории, совсем другое – их жить. И тем более – жить стихи. Это плохо кончится.
– Где мы были, если бы лучшие из нас не смешивали выдумки с жизнью? – меланхолично заметил Луис.
– Женщина, чего ж ты хочешь, – пожал плечами Ривера.
– Осел, – ответила Эме и ушла. А мы с Луисом остались. Не потому, что нам нравилась затея, или мы что-то особое поняли – просто Ривера был нашим другом. Не знаю, что думал Луис, но, судя по веселой
