ухмылке и напряженному взгляду, он уже подводил под идеи Риверы философскую базу и вот-вот готов был разразиться очередным псевдоинтеллектуальным манифестом. А я думал, почему бы не поприкалываться за компанию? Игры в поэзию давно мне надоели, я продолжал их лишь для того, чтобы не обижать Риверу… ну и из-за Эме, конечно. А здесь что-то новенькое.
– И как мы это сделаем? – спросил я Риверу.
Вот тогда он и сказал:
– Я буду Жирафом-в-шарфе.
– Комикс! – выкрикивал Ривера, расхаживая по комнате и размахивая руками. – Сериал, где на нить нанизываются маленькие истории…
– А говорил – стихи, – не удержался я.
– Жизнь такая дурацкая, что ничего лучше тупого комикса из нее все равно не слепишь, – немедленно отреагировал Ривера.
– По ходу разберемся, – ответил Луис. – Это будет соответствовать…
– Избавь нас от теорий! – Ривера сложил руки в комической мольбе и снова заходил из угла в угол. – А нить будет такая: мы станем каждый вечер ходить на вокзал к прибытию скорого. – Ривера остановился и победно оглядел нас.
– На фига? – спросил я, не выдержав театральной паузы.
– Чтобы встретить того, кто нас нарисовал, когда он приедет, – сухо пояснил Ривера.
Луис крякнул. Мне идея показалась бредовой, но на всякий случай я сделал вид, что напряженно над ней размышляю.
– И что ты ему скажешь, когда он приедет? – наконец спросил я.
– Я скажу: сделай наш мир выпуклым, – ответил Ривера неожиданно серьезно, и мне стало немного не по себе. – Я скажу: мне тесно, старик!
Я уже тогда должен был понять: Ривера втягивает нас в свою историю, потому что боится. Если безумие сделать явным, оно на какое-то время превращается в игру. Если явное безумие разделяют друзья – игра может даже показаться безобидной… Я должен был понять, но не захотел. Мне хотелось, чтобы всем было весело. Три эксцентричных поэта, забавный ритуал на философской подложке – я почти любовался нами. Но мы играли, а Ривера жил свои стихи задолго до того, как сказал об этом вслух. Вряд ли мы могли помочь ему, Эме; и прости за то, что мы не захотели ему помочь. Да и ты сама не позволила бы нам; ты ведь все понимаешь, Эме, хотя и ненавидишь нас…
И мы стали ходить встречать вечерний скорый. Мы приходили минут за пять до прибытия и ждали у выкрашенной в ярко-синий цвет ограды, отделяющей перрон от путей там, где останавливался тепловоз: здесь был единственный выход к вокзалу и дальше в город, и все приехавшие пассажиры проходили мимо нас, как на суетливом параде. Ривера требовал, чтобы наши лица были исполнены печальной надежды – и мы старались, хотя меня разбирал смех, а Луис все время порывался разглагольствовать. Только Ривере стараться не приходилось.
Вместе с поездом в грохоте и искрах налетал теплый, почти горячий ветер, и сумерки оживали. Я вдруг начинал замечать то, чего не видел раньше: дрожащий ореол мотыльков у фонаря, травинку, пробившуюся между бетонными плитами перрона, кружевной истлевший лист, прилипший к железной трубе парапета. В эти странные моменты я был счастлив, что могу каждый вечер приходить на вокзал и ждать того, кто все нарисовал и кто рано или поздно обязательно приедет. Я почти верил, что мир может стать выпуклым, если мы попросим об этом.
Поезд останавливался, проводники спускали скрипящие лесенки, обтирали поручни черными от дорожной пыли тряпками, и перрон наводняла гортанно гомонящая, остро пахнущая толпа. Я ловил себя на том, что невольно всматриваюсь в лица, будто и правда жду, что вот-вот среди них появится тот, кто все нарисовал, – почему-то я не сомневался, что мы его узнаем. Злясь на себя, я начинал смотреть на Риверу – но смотреть на него в такие моменты было страшно и стыдно, и тогда я переводил взгляд на Луиса. Его круглое лицо слегка заострялось, и он делался похож на ребенка, которому пообещали целую груду прекрасных, сверкающих красками игрушек – и который не верит в такие обещания. Тогда я переставал смотреть в лица и глядел лишь на свои ботинки, стараясь не думать ни о чем.
Когда поток пассажиров истаивал, Ривера поправлял невидимый шарф и говорил, растягивая слова:
– Наверное, в следующий раз…
И мы шли пить кофе, а потом расходились по домам, с каждым поездом все раньше. Нить тянулась, но никаких историй на нее не нанизывалось, и нам с Луисом было скучно и страшно рядом со все больше мрачнеющим Риверой.
Поток приезжих схлынул, поезд, душераздирающе крикнув и грохоча сцепками, сдвинулся с места и снова остановился, дожидаясь последних пассажиров. Ривера поправил невидимый шарф, но я не стал дожидаться ритуальной фразы.
– Не едет что-то, – сказал я, усмехнувшись. Я вдруг подумал, что если бы ушел прямо сейчас, то мог бы позвонить Эме, и она наверняка оказалась бы дома, раз Ривера здесь. Я тряхнул головой, отгоняя картину смеющегося лица Эме и ее сияющих, влюбленных глаз, глядящих на меня.
– Ну да, – говорил тем временем Ривера. – Все правильно. Это и есть история: мы ждем и ждем, а он все не едет… а мы все приходим на вокзал встречать поезд, а жизнь идет…
– Так вот о чем ты плакал? Тогда, под грибами? – неожиданно понял я.
– Я не плакал, – медленно и жестко ответил Ривера. – Я смеялся.
Луис, засопев, вдруг двинулся к вагону.
– Ты куда? – окликнул я, уже догадываясь.
– Поеду я отсюда… – Луис на мгновение обернулся, посмотрел на меня, на Риверу, криво улыбнулся. – Тесно…
– Ты свихнулся, – холодно сказал Ривера.
– «Неожиданное путешествие – это танец, предложенный Богом», – ответил Луис, наставительно подняв палец, но в его глазах стыла растерянность.
– У тебя хоть деньги есть? – безнадежно спросил я.
Луис порылся в кармане, вытащил горсть смятых банкнот и уставился на них, задрав брови.
– На билет хватит, – наконец сказал он. – На пару дней в городе – тоже. А там, глядишь, работа подвернется…
– Свинья-Копилка, – усмехнулся Ривера.
Луис снова печально улыбнулся в ответ и грузно поднялся на подножку вагона.
Этим вечером мы долго кружили по городу, молча и бессмысленно, переполненные горечью и злостью друг на друга настолько, что никак не могли разойтись – казалось, что пока мы с Риверой шагаем рядом, эта ядовитая жижа внутри не может расплескаться, но как только мы расстанемся, она прольется и прожжет нас насквозь. В конце концов мы забрели в какие-то трущобы, где пахло помойкой, под ногами блестели тухлые лужи, и огромная желтая луна заливала обшарпанные стены домов. Я даже не знал, что в нашем городе есть такие места; мне хотелось поскорее выбраться отсюда. Но Ривера, похоже, твердо решил, что история должна двигаться дальше, и теперь лишь искал случая, и случай вскоре представился.
В переулке в окружении теней стоял огромный, лоснящийся автомобиль. Ривера расплылся в широкой улыбке.
– Какая тачка! – шепнул он. – Какой антураж! Сразу ясно, что внутри сидит главный злодей, да? И тут наши герои случайно… – Он не договорил, хмурясь и ухмыляясь одновременно. Мы уже почти прошли темный зев переулка, когда Ривера резко свернул и зашагал прямо на машину. Теперь я мог рассмотреть, что вокруг нее стоят три человека. Один, высокий и тощий, тихо говорил, наклонившись к раскрытому окну машины. Еще двое мрачно следили за нами из-под надвинутых на самые глаза шляп, загораживая его спинами, но я успел заметить, как в окно просунулась бледная рука, держащая целую пачку банкнот. Мне захотелось ускорить шаг.
– Не самое подходящее место для добрых католиков, а? – громко сказал Ривера. – Интересно, чем они здесь занимаются? – с деланным любопытством спросил он.
Высокий быстро бросил в машину какую-то сумку; автомобиль, мягко заурчав мотором, сорвался с места
