— Извините, — говорит он. — Да, Симонэ. В контору. Они проходят через дверь, закрытую портьерой, по темному коридору и входят в контору. Глебски открывает ключом дверцу сейфа, ставит на полку чемоданчик покойного Олафа изахлопывает дверцу.
— Вот так, — произносит он, — А теперь, раз уж вы согласились быть моим свидетелем… вы еще не раздумали, Симонэ?
— Я буду следить за вами во все глаза.
— Тогда пошли. Посмотрим, что делается в этом богоспасаемом доме и немножко подумаем. Они выходят в холл, поднимаются по лестнице, идут по коридору и останавливаются перед дверью в номер Хинкуса.
— Держитесь позади меня… — вполголоса произносит Глебски и толкает дверь.
Дверь открывается. Глебски зажигает свет. Ничего не изменилось в помещении с тех пор, как Глебски приходил сюда с госпожой Сневар. По-прежнему нежилой вид, по-прежнему стоят на полу посередине два закрытых баула. Глебски, пользуясь пилкой для ногтей, открывает один из них. Симонэ, увидев пистолетные обоймы, тихо присвистывает. Инспектор, все так же молча, берет картонную коробку и раскрывает ее. При виде шприца и ампул Симонэ присвистывает второй раз. Затем протягивает руку, берет одну из ампул и осматривает.
— Ну? — спрашивает Глебски.
— По-моему… — неуверенно говорит Симонэ — Знаете, Глебски, это никакой не яд. Конечно, поручиться я не могу, я не аптекарь, но случайно я видел точно такие же ампулы… Это морфий.
Глебски кивает и, положив коробочку на место, закрывает баул.
— Пошли ко мне, — говорит он. — Надобно подумать, пораскинуть мозгами, Симонэ.
Они выходят в коридор и идут к номеру Глебски.
— Странно все это, — задумчиво говорит Симонэ. — Ведь это были обоймы к тому пистолету?
— Ага, — отзывается Глебски. — И тоже с серебряными пулями.
— Значит, пистолет принадлежал Хинкусу?
— Похоже на то…
Инспектор отпирает дверь своего номера, пропускает вперед Симонэ и входит следом за ним. Зажигает свет. И сейчас же оба замирают на месте. Где-то, совсем рядом, раздается мягкий стук, кто-то возится и сопит.
Глебски выхватывает пистолет, отпихивает Симонэ в угол и бросается в ванную. Симонэ бросается за ним. Щелчок выключателя…
В ванне, в страшно неудобной позе, обмотанный веревками и с кляпом во рту, лежит, скорчившись в три погибели, гангстер и ходатай по делам несовершеннолетних Хинкус и таращит на Глебски и Симонэ слезящиеся мученические глаза.
Глебски с Симонэ вытаскивают его из ванны, переносят в комнату, и Глебски вырывает у него изо рта кляп.
— Что это значит? — рявкает он.
В ответ на это Хинкус принимается кашлять. Он кашляет долго, с надрывом, с сопением, а тем временем Глебски и Симонэ торопливо освобождают его от веревок. Бормоча ругательства, Хинкус ощупывает шею, запястья, бока.
— Кто это вас? — опрашивает Глебски.
— Почем я знаю? — плаксиво отзывается Хинкус. Задремал я… там, на крыше… Вдруг схватили, скрутили… я и охнуть не успел… — Он поднимает левую руку и отгибает рукав. — А, черт… Часы раздавил, сволочь… Сколько сейчас, не скажете?
— Около одиннадцати.
— Около оди… — Хинкус вскакивает, озирается. — А где… Послушайте, это же не мой номер!
— Да, это мой номер, — говорит Глебски.
— Понятно… Ладно, пойду я тогда… Глебски легким толчком усаживает его снова.
— Нет, Хинкус. Погодите, Сначала несколько вопросов.
— Подите вы! — визжит Хинкус — Сначала чуть не убили, теперь с вопросами какими-то лезут… Пустите меня!
Он опять пытается встать, но Глебски прочно держит его за плечо.
— Сидите, Хинкус! — рычит он — Сидите, вам говорят!
— Да кто вы такой, чтобы мной распоряжаться? — визжит Хинкус.
— Господин Глебски — полицейский инспектор, — веско произносит Симонэ. — Не валяйте дурака, Хинкус.
Несколько секунд длится молчание. Хинкус, приоткрыв рот, с ужасом смотрит на Глебски.
— А я… — бормочет он наконец, — я ничего такого… Меня самого чуть не прикончили… сами видите…
— Кто? — жестко спрашивает Глебски.
— Что — кто?
— Кто вас чуть не прикончил?
— Не знаю… Как бог свят — не знаю! — Врете!
— Точно — не знаю! Я задремал… Вдруг схватили, скрутили…
— Не ври, Филин!
Снова секундное молчание. И вдруг Хинкус дико взвизгивает, валится на пол и принимается кататься по ковру, колотя себя кулаками по голове.
— Отпустите меня! — визжит он. — За что вы меня? Отпустите! Я подохну сейчас! Подохну! Подохну! Меня убьют! Убьют!
— Кто? — кричит Глебски, наклоняясь над ним. — Кто тебя убьет, Филин? Говори!
Хинкус умолкает и, сжавшись в комок, трясется мелкой дрожью.
— Ладно, Филин, — говорит Глебски. — Вставай. Ступай к себе. Поговорим потом.
Сморкаясь и всхлипывая, Хинкус поднимается на ноги, бредет к двери и выходит в коридор. Глебски и Симонэ следуют за ним. Войдя в свой номер, Хинкус набрасывается на один из своих баулов, раскрывает его и хватает знакомую нам картонную коробку. Затем, не стесняясь присутствием Глебски и Симонэ (или попросту не замечая их), спускает штаны, ломает наконечник у одной из ампул, набирает желтоватой жидкости в цилиндрик шприца и вонзает шприц в правую ляжку. На лице его, истасканном и измятом, с еще не высохшими слезами недавней истерики, появляется выражение крайнего блаженства.
Симонэ сплевывает с отвращением. Инспектор выводит его из номера Хинкуса, закрывает дверь и запирает ее ключом снаружи.
Они медленно идут по пустому коридору.
— Ничего не понимаю… — бормочет Глебски.
— Да, дело запутанное, — сочувственно произносит Симонэ. — Этот Хинкус…
— Нет, тут не в Хинкусе дело, — нетерпеливо перебивает Глебски. — То есть Хинкус, конечно, тип подозрительный, мы им еще займемся, но к смерти Олафа он явно отношения не имеет.
— Почему вы так думаете?
— Да это очень просто. Если принять, что часы Хинкусу раздавили, когда связывали его, то это произошло примерно в половине девятого… Большая стрелка там, правда, отвалилась, но маленькая остановилась между восемью и девятью…
— Вот так штука! А я и не догадался поглядеть…
— Вот. А в это время Олаф еще дулся с Мозесом и фокусником в карты. Он тогда еще был жив. А когда он умирал… или его убивали… Хинкус валялся у меня в ванной.
— Тогда кто же…
— Я и говорю, что ничего не понимаю. Кто связал Хинкуса? Кто убил Олафа? А тут еще серебряные пули эти… И этот ложный вызов, который, оказывается, совсем не ложный, вернее, не совсем ложный…
— Какой вызов?
— Кто-то передал отсюда по телефону телеграмму в нашу мюрскую полицию от имени госпожи Сневар…
