— Что с ним? — дрожащим голосом спрашивает хозяйка.
— Мертв, — отзывается Глебски. — Возможно, задушен. Или… — Он наклоняется и ощупывает тело. — Не знаю… Всем оставаться в коридоре! Не сметь входить!
Он перешагивает через тело, обходит комнату и выглядывает в окно. На карнизах лежит нетронутый снег, внизу под окном не видно никаких следов. Недлинная тень отеля лежит на снегу от лунного света, и отчетливо видна тень человека, сидящего на крыше.
— Так, — говорит Глебски. — Стоять у порога и не двигаться, слышите? Я сейчас…
Он выскакивает в коридор, подбегает к железной лестнице и карабкается вверх. В павильончике рывком распахивает фанерную дверь.
Все залито лунным светом. Хинкус сидит в прежней позе, нахохлившись, уйдя головой в воротник, сунув руки в рукава.
— Хинкус! — гаркает Глебски.
Хинкус не шевелится. Глебски подбегает к нему, хватает за плечо, трясет. Хинкус как-то странно оседает и валится набок.
— Хинкус! — растерянно повторяет Глебски, непроизвольно подхватывая его.
Шуба раскрывается, из нее вываливаются комья снега, падает меховая шапка. Хинкуса нет, есть только снежное чучело, облаченное в шубу и шапку Хинкуса. Глебски хватает горсть снега, яростно растирает лицо и озирается. На крыше множество следов — то ли здесь боролись, то ли собирали снег для чучела.
Глебски с нарочитой неторопливостью спускается в коридор и идет к группке людей, тесно сжавшейся у распахнутых дверей в номер умершего Олафа Андварафорса.
— Так, — говорит он. — У кого есть оружие?
Симонэ пожимает плечами. Дю Барнстокр разводит руки.
— Оружие есть, — чуть помедлив, говорит госпожа Сневар.
— Револьвер?
— И револьвер, — произносит она, чуть усмехаясь, — и кое-что посерьезней, если понадобится…
— Госпожа Сневар, — нетерпеливо говорит Глебски. — Возьмите револьвер и сядьте в холле… Есть еще выходы из отеля, кроме как через холл?
— Есть через кухню, но там дверь заперта.
— Сядьте в холле с револьвером. Если кто-нибудь попытается выйти, задержите. В случае надобности стреляйте.
— Господи! — бормочет дю Барнстокр.
— Вы, господин дю Барнстокр, ступайте в свой номер, запритесь и никого не впускайте. Откликайтесь только на мой голос. Понятно?
— Понятно, — одними губами шепчет дю Барнстокр.
Госпожа Сневар круто поворачивается и уходит. Дю Барнстокр открывает дверь на противоположной стороне коридора, скрывается за нею и щелкает ключом.
— Остаюсь один я, — говорит Симонэ.
— Правильно. Помогите мне.
Вдвоем они входят в номер Олафа. Глебски внимательно осматривает труп.
— Помогите перевернуть, — говорит он.
Вместе с Симонэ они переворачивают труп на спину. Симонэ издает невнятное восклицание. Под трупом обнаруживается огромный черный автоматический пистолет. Глебски берет пистолет, вынимает обойму и выщелкивает на ладонь патрон.
— Правильно, — бормочет он. — То же самое. Серебряные пули.
— Что за бред? — раздраженно говорит Симонэ. — Что вы прицепились к этими серебряным пулям? В чем дело?
Глебски серьезно смотрит на него.
— Вы же слышали, что говорила госпожа Сневар, — говорит он. — Серебряными пулями убивают вурдалаков.
Симонэ молча машет рукой и вытирает ладонью пот со лба. Глебски засовывает патрон обратно в обойму, вставляет обойму в рукоять пистолета и прячет пистолет в карман. Затем наклоняется и внимательно осматривает труп «с лица».
— Никаких ранений, — говорит он, выпрямляясь. — Что скажете, Симонэ?
— Он весь как каменный, — неохотно бормочет Симонэ. — Словно его всего судорогой свело… Надо же! Всего два часа назад играл в карты…
— А еще раньше выиграл у вас на бильярде…
— Дурная шутка, Глебски, — неприязненно ворчит Симонэ. — И потом, я все это время пил с вами в баре…
— Да, я пошутил, извините… — рассеянно произносит Глебски, оглядывая комнату.
— Как же все-таки он умер? — говорит Симонэ. — Ранений нет… знаков на теле никаких… Может быть, ему незаметно впрыснули яд? Знаете, шприцем… Подкрались и впрыснули… Такое ведь бывает…
Глебски молча смотрит на него, затем на труп. Перед его мысленным взглядом встает коробочка, выстланная ватой, шприц, ампулы с желтоватой жидкостью.
— Да, бывает, — говорит он. — Ну-ка, посмотрим, что у него в этом чемоданчике…
Он берет чемоданчик, кладет на стол и раскрывает. В чемоданчике, занимая весь его объем, помещается какой-то прибор — черная металлическая коробка с шероховатой поверхностью, какие-то разноцветные кнопки, стеклянные окошечки, никелированные верньеры.
— Видно, это по вашей части, господин физик, — говорит Глебски. — Ну-ка, взгляните, что это, по- вашему?
Симонэ быстро оглядывает прибор, осторожно извлекает его из чемодана и, посвистывая сквозь зубы, принимается рассматривать его со всех сторон. Затем он взвешивает его на руках и так же осторожно вкладывает его обратно в чемоданчик.
— Не моя область, — говорит он. — Судя по тому, как это компактно и добротно сделано, это либо военное, либо космическое… Даже догадаться не могу. И у кого, надо же! У Олафа! У этакой дубины… Впрочем, пардон… Я, конечно, могу понажимать клавиши и покрутить ручки, но предупреждаю — это весьма нездоровое занятие…
— Не надо, — говорит Глебски и закрывает чемодан. — Закройте окно и пошли…
Симонэ тщательно закрывает окно. Они выходят. Глебски с чемоданчиком в руке сбегает первым по лестнице в холл. Там, у столика рядом с входной дверью, сидит госпожа Сневар. На столике перед нею лежит немецкая армейская винтовка, ствол ее направлен на лестницу. Глебски подходит к хозяйке,
— Госпожа Сневар, — говорит он. — У вас, если не ошибаюсь, в конторе есть сейф…
— Есть… — отзывается госпожа Сневар, поднимаясь.
— Дайте ключ от сейфа.
Госпожа Сневар сует руку в карман безрукавки, молча протягивает инспектору ключ, Симонэ ворчит:
— Что-то вы много на себя берете, господин полицейский…
— Это не ваше дело, господин Симонэ! — резко обрывает его госпожа Сневар.
— Нет, почему же… — говорит Глебски. — Понимаете, Симонэ, я приехал сюда по вызову… меня послали, потому что подвернулся начальству под руку. А на самом деле — я простор чиновник, моя специальность — подлоги и хищения. Я никогда не имел дела с такими происшествиями, как убийство, насилие… И я буду вам очень благодарен, если вы, господин Симонэ, будете всюду сопровождать меня и наблюдать за моимповедением, чтобы потом, в случае надобности, показать в должных инстанциях…
— А, да провалитесь вы! — раздраженно говорит Симонэ. — Я ведь понимаю в этих делах еще меньше…
— Но вы не отказываетесь?
— Конечно, нет. Как добрый гражданин республики и все такое прочее… Куда теперь? В контору?
Глебски берет руку госпожи Сневар и, наклонившись, целует ее.
