– Не расстраивайся. Ты обязательно пройдешь.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что я собираюсь тебе помочь. Это самое меньшее, чем я могу тебя отблагодарить за то, что ты бесплатно поселил меня у себя. Твое обаяние плюс мой юридический ум – и мы непобедимы.
– А как насчет моего юридического ума?
– Как я уже сказала, твое обаяние и мой юридический ум. – И она впервые за все эти дни по- настоящему мне улыбнулась.
Вот пять вещей, которые не следует делать, когда тебе приходится жить в одной квартире с другом женского пола:
– Ты шутишь, что ли? – прошипела Элли.
– А в чем дело?
Я почувствовал как напряглась ее спина.
– Ханна за стеной. Мы не можем.
– Мы можем очень тихонько, – сказал я таким льстивым тоном, что даже сам отказался бы заниматься со мной сексом. А ведь себя я люблю со всей страстью.
– Тут не о чем спорить. Нет значит нет. После дождичка через много-много четвергов.
– Но она же может прожить тут очень долго!
– А кто в этом виноват? – Элли очень старалась спокойно относиться к ситуации «Ханна в свободной комнате Чарли», но порой раздражение прорывалось. – Похоже, ты сам себе устроил проблему, не правда ли?
Я сел в постели и предложил недовольным тоном:
– Мы просто пойдем к тебе.
– И оставим Ханну в таком состоянии? – Элли передразнила словами, сказанными мною час назад. – Разве друг может так поступить?
– Ты не очень-то сочувствуешь.
– Сочувствую Ханне? Да. Сочувствую твоим сексуальным проблемам? Нет. Кажется, у меня вдруг иссяк запас сочувствия.
– Успокойся, – уговаривал я. – Это шутка.
– Это не смешно, Чарли. – Элли повернулась ко мне лицом, во взгляде ее была ярость. – Тут нехорошее место. – Она добавила к своему американскому чтиву книги об отношениях с тех пор, как ко мне въехала Ханна: Элли пыталась разобраться, не стоит ли за всем этим нечто более серьезное.
– Ничего подобного, – ответил я сварливым тоном. – Эта кровать всегда была великолепным местом, когда в ней находилась ты.
– Просто все идет не так, как надо, – серьезно ответила она. – Я хочу поддержать Ханну, но мы с тобой проводим так мало времени вместе, и это разрушает то, что у нас есть. А ты еще по-идиотски шутишь насчет Ханны, и это меня только злит. И расстраивает.
Я крепко обнял Элли.
– Не говори глупости. Если между нами что-нибудь могло быть, это произошло бы восемь лет тому назад.
– Ты так говоришь, но на самом деле она сейчас уязвима. Я же вижу, как она на тебя смотрит.
Я был удивлен.
– А как? – Тут проявляется различие между женщинами и мужчинами: женщины видят то, чего нет в действительности, а мужчины не видят ничего, но надеются, что что-нибудь да есть.
– Я понимаю, что тебе хочется быть хорошим другом и все такое, но так долго не может продолжаться. Это плохо и для тебя, и для меня, Чарли.
– Но ведь прошла всего неделя или около того.
– Десять дней.
– Правда?
Элли снова повернулась ко мне спиной, потянув за собой семь восьмых одеяла.
– Какая разница?
Я, встревожившись, как следует пихнул ее, поскольку она употребила одну из самых опасных фраз в женском словаре. Слова говорят, что ей все равно, а тон утверждает обратное. Нет, нет и нет! Что значит: «Какая разница?»! Элли была непреклонна.
– Сейчас я собираюсь спать.
И на нее не подействовали ни мои тихие стенания, ни другие признаки отчаяния. Причем она не спала – кто бы мог уснуть, когда от раздражения даже мускулы свело? Что до меня, то я так вымотался от эмоций, что через пару минут задремал.
Удивительно одно: почему это случилось лишь на тринадцатый день? День был очень долгим, и Элли поехала к себе домой, чтобы, как она заявила язвительным тоном, «я мог немного отдохнуть в тишине и покое». Почистив зубы, я направлялся к себе в комнату. И вдруг столкнулся с Ханной, которая приближалась ко мне. На ней была короткая ночнушка. Задрав ее, она почесывала живот. На мне были майка и трусы.
Она много раз видела меня в трусах, когда я с похмелья тяжело поднимался с ее кушетки, а вот меня занимал вопрос о ее нижнем белье.
– Я тебе говорю – «танга», – настаивал Эш во время наших дискуссий по этому поводу. Он придерживался мнения, что о женщине можно узнать почти все, что вам нужно, основываясь на том, какое белье она выбирает: «Минимум материи, а говорит о многом». – У Ханны тайное пристрастие к «танге» – этой узенькой полоске. Она пикантнее, чем тебе кажется.
Мне приятно было убедиться, что я оказался прав: она носила обычные трусики, правда, очень коротенькие.
Ханна опустила подол ночнушки, покраснев.
– Пожалуй, нам придется к этому привыкнуть.
– Я не знал, что ты еще не была в ванной. Как раз наполнил раковину.
– Чарли, я никак не пойму: зачем ты замачиваешь свои трусы в раковине? Разве стиральная машина не в порядке?
– А ты знаешь, сколько стоит белье от Келвина Кляйна? К нему нужно относиться с нежностью, а не крутить его в машине.
Ханна несказанно удивилась. Мне даже показалось, что она пятится от меня, озираясь в поисках пути к бегству.
– Честно говоря, Чарли, иногда ты говоришь и делаешь очень странные вещи.
– По крайней мере я их стираю каждый день, – заметил я с гордостью. – Ты должна это признать.
– Тут особенно нечем гордиться. Это тебе понятно?
Я надулся.
– Впервые на моей памяти женщина критикует меня за то, что я слишком чистоплотен.
Ханна проскользнула мимо меня, потом сказала:
– Это не критика. Мне просто интересно. Я впервые живу вместе с парнем, и это интересно примерно так же, как и передачи Дэвида Аттенборо.[46]
– Миленькие трусики, – пробурчал я в спину удалявшейся Ханны.
Не придумав способа получше, дабы помочь Ханне покончить с хандрой, я прибег к большой бутылке водки, своему заветному запасу виски, наполовину опорожненной бутылке текилы – словом, в ход пошло все, что нашлось в доме.
Был субботний вечер, и Том Галливер, в котором внезапно проснулась совесть, объявил воскресенье
