прекрасно проявила себя в доставшейся ей роли без слов. Однако ее лавры сразу же увяли, когда король пригласил исполнительницу в свою ложу и сказал: «Конечно, Вам не нужно было учить и произносить слова, а это уже полдела». Как и во времена прежних государей, в Балморал иногда приглашались целые театральные труппы. Король был в восторге как от комедий, которые разыгрывали перед ним актеры, так и от их остроумных фраз. «Это правда, что Вам однажды пришлось переодеваться в свинарнике?» — спросил он одного из артистов бродячей труппы. «Да, сэр, — ответил тот, — но, я думаю, это были породистые свиньи».
Король также любил кино, а в последние годы жизни его страсть к кинематографу стала почти единственной. Он с удовольствием смотрел такие популярные фильмы, как «Багровый цвет», однако в угоду жене отвергал все картины, считавшиеся нескромными или с оттенком двусмысленности (во время спектакля «Нет, нет, Нанетт!» королева отворачивалась, чтобы не видеть артисток кордебалета, одетых в совершенно закрытые купальные костюмы образца 1925 г.). Однажды король наложил весьма неожиданный запрет: он не захотел смотреть документальные фильмы о своей империи, поскольку «и так видел и слышал [о ней] достаточно». Все, что касалось кораблей, трогало его сердце, однако и здесь были исключения. Он лично сделал выговор директору Итона за то, что он разрешил показ в своем заведении фильма «Броненосец „Потемкин“». Клод Эллиот, однако, возразил, что мальчикам полезно увидеть новую технику кино, даже если она пришла из Советской России. «Чепуха, — ответил король, — мальчикам как раз вредно видеть мятежи, в особенности бунты на корабле».
Некоторые из подданных короля, несомненно, были разочарованы почти полным безразличием монарха к изящным искусствам, однако гораздо большее их число радовалось его благосклонному отношению к спорту. Когда лорд Брейбурн, губернатор Бомбея, купил скаковую лошадь, чтобы выступать с нею на местных состязаниях, Уиграм сказал ему: «Король совершенно уверен, что губернатор, принимающий участие в местных развлечениях, будет гораздо увереннее чувствовать себя с населением провинции». Скачки являлись одним из немногих публичных мероприятий, где короля можно было увидеть смеющимся: верный признак того, что он мог считаться истинным сыном своего отца.
В вопросе о скачках мнение семьи разделилось. Король Эдуард, трижды выигрывавший дерби,[130] не имел причины как-то препятствовать своим детям, увлекавшимся скачками. В отличие от него королева Виктория была против, потому своему внуку в день его 20-летия направила такое назидательное послание: «Что касается пари и тому подобных вещей, то нет конца череде разорившихся молодых и не очень молодых людей, разбитых родительских сердец и втоптанных в грязь великих имен и титулов». Действительно, разразился настоящий скандал, когда принц Фрэнсис Текский на скачках в Каррике в одном-единственном заезде проиграл 10 тыс. фунтов, так что его зятю поневоле пришлось вмешаться в этот конфликт. После смерти короля Эдуарда многие боялись, что новый суверен или сократит, или вовсе ликвидирует королевскую конюшню. Он, однако, ничего подобного не сделал, движимый как сентиментальными, так и чисто экономическими соображениями. Его отец зарекомендовал себя как один из самых успешных конезаводчиков своего поколения. За все годы он выиграл призов на общую сумму 146 128 фунтов, получил за услуги производителей 269 495 фунтов и еще 77 000 выручил от продаж: в общей сложности почти полмиллиона — а ведь тогда каждый фунт равнялся золотому соверену.
Хотя королевский тренер Ричард Марш и считал, что король Георг разбирается в лошадях гораздо лучше своего отца, конезаводчиком тот был не слишком удачливым. Классические скачки[131] он выиграл только с тридцать четвертой попытки, когда в 1928 г. его гнедая кобыла по кличке Быстрая взяла приз в одну тысячу гиней; тем не менее он никогда не винил за плохие выступления ни тренера, ни жокея. На дерби 1913 г. с ним произошел один весьма неприятный эпизод. На площадке, простирающейся вокруг Тоттенхэмского угла, одна храбрая, но недалекая суффражистка покончила с собой, бросившись под копыта королевского жеребца по кличке Энмер — назван был в честь деревушки, которая входит в состав Сандрингемского поместья. Душевные муки, испытанные королем, еще больше увеличила присланная ему на следующее утро записка: «Кое-кто спрашивает, собирается ли Ваше Величество надеть сегодня в Эпсоме цилиндр». Король гневно приписал внизу: «Кто эти идиоты? На состязаниях в Эпсоме всегда надевают цилиндр».
Не получая больших призов, король тем не менее наслаждался царившим на состязаниях духом товарищества. По заведенной еще его отцом традиции он в День дерби устраивал в Букингемском дворце обед для членов Жокей-клуба.[132] Другим ежегодным мероприятием был проводившийся в течение нескольких дней прием в Виндзорском замке по случаю скачек в Аскоте; если же король еще и оказывался победителем, то каждая из присутствовавших там женщин получала в подарок брошь с цветами его жокея — пурпурным, алым и золотым. У непочтительной Нэнси Астор подобные сувениры вызывали только иронию. «Вы становитесь ужасно важным, — как-то сказала она в Аскоте герцогу Роксбургскому, — все время не отходите от королевской трибуны. Вам бы быть придворным дантистом!» К явному удовольствию короля, Роксбург возразил: «Если бы мне когда-нибудь пришлось вырывать у короля зубы, то я бы обязательно обратился к Вам за веселящим газом».
Король также с удовольствием ездил к герцогу Ричмондскому — на скачки в Гудвуд, а иногда и к лорду Дерби — когда разыгрывался Большой национальный приз. Герцог, довольно прижимистый хозяин, обычно на прощание потчевал гостей вареным мясом из бульона и морковью. Однажды во время недели скачек его сын убедил семейного дворецкого господина Маршалла носить с собой шагомер. Выяснилось, что за один только день тот прошел девятнадцать с половиной миль. В 1924 г. королевские визиты в Ноусли и Гудвуд были омрачены срочными государственными делами. В обоих случаях еще перед началом скачек понадобилось срочно собрать Тайный совет: в марте — чтобы дать правительству чрезвычайные полномочия на случай ожидавшейся забастовки транспортников; в июле — чтобы утвердить границу между Северной Ирландией и Ирландским свободным государством. Годом позже в Гудвуде, когда намеченная забастовка угольщиков потребовала еще одного чрезвычайного заседания Тайного совета, король снова предложил провести его в гостиной своего радушного хозяина. Однако педантичный министр внутренних дел сэр Уильям Джойнсон-Хикс решил, что страна может быть шокирована подобной вольностью. Тогда королю пришлось оторваться от скачек и вернуться в Лондон. «Везет же мне!» — записал он в дневнике. К концу своего царствования он стал гораздо смелее. Когда Болдуин уже в третий раз стал премьером, король заявил ему о своей надежде на то, что преобразование кабинета будет завершено до первоиюльских состязаний в Ньюмаркете.
А вот как игрок он, напротив, с годами стал рисковать все меньше и меньше. «Поставил 300 фунтов на победу Лемберга, — писал он о состязаниях в Гудвуде 1909 г. — Тот проиграл». На следующий год, на гандикапе в Эпсоме он заключил тройное пари[133] на принадлежавшую его отцу Минору — победительницу дерби — и снова проиграл. Тем не менее в 1924 году он поставил… один фунт стерлингов на Мастера Роберта, который выиграл Большой национальный приз при ставке 25 к 1. Вероятно, в 1928 г. ставка была значительно больше, поскольку по возвращении из Оукса он записал о поражении Быстрой: «Мы вернулись домой, став мудрее и определенно беднее». Как и большинство непрофессиональных игроков, король вряд ли получал из сезона в сезон постоянную прибыль, однако тешил себя иллюзиями, что его выигрышей достаточно для пополнения коллекции марок.
Увлечение короля спортом не ограничивалось посещением букмекерской конторы. Он был спортсменом и в другом, ныне устаревшем смысле — то есть не просто активным зрителем. В парусном спорте и стрельбе он мог затмить в королевстве едва ли не любого. Ни то, ни другое его увлечение не выставлялось напоказ, однако мастерство короля вызывало интерес и восхищение у миллионов его подданных, которым никогда не доводилось ловить ветер в паруса или хотя бы видеть, как летящие высоко в небе фазаны один за другим замертво падают на землю. Охота оставалась его первой любовью, но перед тем, как куропатки начинали манить его на север, к Гудвуду и Балморалу, король проводил прекрасную неделю в Каузе.
«Мимо нас только что прошла „Британия“, — записала королева в один из таких августовских дней, — и я заметила, что король сильно вымок и продрог в своей штормовке, — что за странный способ так развлекаться». Построенный в 1892 г. для принца Уэльского, позднее ставшего королем Эдуардом, одномачтовый парусник «Британия» за первые пять лет участия в гонках выиграл первый приз в 122 из 289 стартов. Затем принц выставил его на продажу, оскорбленный безобразным поведением кайзера, увидевшего в парусных гонках хорошую возможность досадить своему дяде. «Регата была для меня прекрасным развлечением, — жаловался принц. — Однако с тех пор, как кайзер захватил здесь
