«Массерин доверительно сообщил мне об одной вещи, о которой я давно уже подозревал, но никогда не слышал, чтобы об этом говорили вслух: я имею в виду то чувство разочарования и почти что возмущения, которое вызывает в определенном классе отсутствие у короля инициативы. Король такой скучный, и он ничего не делает для того, чтобы остановить нарастающую волну социализма. Личность более яркая и обладающая большим обаянием могла бы многого добиться и объединить вокруг себя всех. Превратность истории в том, что в эпоху революции она возводит на трон слабых королей».
Ни двенадцатому виконту, ни молодому эмигранту из Чикаго даже не приходило в голову, что Георг V может считать себя не только королем богатых и знатных, но и сувереном бесправных и бедных. Во время волнений в промышленности, характерных для его царствования, он демонстрировал это не однажды. В 1912 г., после пятинедельной забастовки шахтеров, заставившей владельцев шахт ввести минимальную зарплату, он пожертвовал тысячу фунтов, чтобы облегчить страдания семей забастовщиков. В 1921 г. король предупреждал кабинет, что «люди не в состоянии прожить на пособие по безработице в 15 шиллингов для мужчин и 12 для женщин». В январе 1926 г. он попросил усилить тот раздел своей тронной речи, в котором говорилось о трудностях в угольной промышленности, и добавить еще призыв к единству. В апреле, за несколько дней до того, как вызванные предстоящим сокращением заработков волнения на шахтах спровоцировали всеобщую забастовку, король говорил на скачках в Ньюмаркете лорду Дарему, что жалеет горняков. Дарем, крупный шахтовладелец, ответил, что они представляют собой «чертово сборище революционеров». Тогда король гневно на него обрушился: «Прежде чем их судить, попробуйте прожить на их заработки!» Он также говорил министру Лео Эмери, что ни одному шахтовладельцу или инвестору нельзя позволить получать дивиденды, превышающие десять процентов.
Король желал править довольным народом и очень страдал от того, что это было не так. «В этом мире, кажется, никогда не будет покоя, — писал он о приближающейся стачке. — Чувствую себя очень плохо и подавленно». Когда 4 мая конгресс тред-юнионов объявил забастовку солидарности с шахтерами, надеясь парализовать работу транспорта и других жизненно важных отраслей, королю настойчиво предлагали стать посредником. Однако уже имевшиеся прецеденты с Парламентским актом и гомрулем его не слишком вдохновляли. Стамфордхэм осторожно ответил, что король соберет конференцию по урегулированию только по рекомендации премьер-министра; Болдуин же хранил молчание. Принцу Уэльскому также не разрешили совершить ознакомительную поездку из боязни, что он будет вынужден встать на чью-то сторону.
Однако в частном порядке король проявлял и сочувствие, и осторожность. 8 мая «Бритиш газетт», правительственная газета, издававшаяся по случаю чрезвычайной ситуации, которую редактировал сверхэнергичный Уинстон Черчилль, заявила, что вооруженные силы не замедлят прийти на помощь гражданской власти. Король сразу же дал поручение Стамфордхэму написать начальнику имперского Генерального штаба; и хотя провокационное заявление характеризовалось в нем всего лишь как «неудачное», военное министерство, несомненно, поняло намек.
Самая решительная мера из всех, предпринятых королем в мае 1926 г., также была направлена на то, что он считал благоразумным выходом и честной игрой. Правительство решило внести билль, запрещающий профсоюзам тратить деньги, как собственные, так и полученные из-за границы (под этим явно подразумевалась Советская Россия), на забастовку, «ставящую своей целью запугать или шантажировать правительство или общество». До принятия билля парламентом предполагалось незамедлительно издать так называемый королевский указ в совете — правительственный декрет, запрещающий банкам выплачивать эти деньги. Хотя на практике конституционный монарх не может отвергнуть такой декрет, представленный на заседание Тайного совета, он все же имеет право прибегнуть к одной из своих прерогатив, а именно к убеждению; 9 мая он и воспользовался ею, причем весьма эффективно. Вот что пишет об этом Стамфордхэм:
«На заседании совета король заявил как министру внутренних дел, так и генеральному прокурору, что он вовсе не уверен, что правительство действует разумно, пытаясь одобрить меры, предусмотренные как королевским указом в совете, так и вносимым 11-го биллем. До сих пор ситуация была лучше и спокойнее, чем этого можно было ожидать. Настроение шахтеров не слишком недружелюбное, как это показал состоявшийся в субботу в Плимуте футбольный матч между полицией и бастующими; однако любая попытка отнять или взять под контроль профсоюзные фонды может вызвать озлобление и спровоцировать ответные меры. Если не будет в наличии денег на закупку продуктов, последуют ограбления магазинов или даже банков. Король также особо обратил внимание на неизбежный скандал, который такой билль вызовет в палате общин».
В меморандуме Стамфордхэма дальше говорится:
«Во второй половине дня 10 мая к королю поступила неофициальная информация, что кабинет в целом ни в коей мере не удовлетворен предлагаемыми мерами и существует опасность, что некоторые чересчур горячие коллеги премьер-министра подталкивают его к принятию мер, которые могут вызвать катастрофический эффект, особенно в тот момент, когда в отношениях между правительством и забастовщиками не наблюдается серьезной враждебности».
После еще одного заседания кабинета первоначальный указ, запрещавший банкам выплачивать деньги профсоюзам, был сведен к требованию предоставлять правительству, по его запросу, сведения о таких операциях. Но прежде чем эта достаточно безобидная мера успела стать действенной, всеобщая забастовка уже потерпела крах. Шахтеры, однако, еще шесть месяцев отказывались выйти на работу. «Дворец напоминает ледяной дом, — жаловался в ноябре один из придворных, — топят только дровами, центральное отопление не работает, углем топится только камин в гостиной короля». Свой уголь король, несомненно, заслужил. Не дав осуществить министрам разжигающие вражду намерения, он помог создать атмосферу примирения и в конечном счете достичь соглашения, которое в основном всех удовлетворило.
Именно такой благожелательный и подлинно государственный подход к конфликтам в промышленности и фигурирует в посвященной всеобщей забастовке главе из биографии короля, написанной Гарольдом Николсоном. В действительности король мог говорить и совсем другим тоном. Как бы ни старался он понять охватывавшие бедняков гнев и отчаяние, как бы глубоко ни вникал в суть проблем самых обездоленных из своих подданных, воспитание моряка все равно давало о себе знать. Привитая в раннем возрасте привычка к дисциплине на всю жизнь породила у него антипатию к беспорядку. «Ничего не скажешь, милые леди — бьют окна у всех подряд, — писал он о суфражистках. — Надеюсь, они будут строго наказаны». Тем не менее он просил правительство прекратить «шокирующую, если не чрезвычайно жестокую практику» насильственного кормления людей во время голодовок протеста. Суверен, который упрекал Черчилля за упоминание о «лодырях и прожигателях жизни на обоих концах социальной лестницы», нашел вполне уместным выразить «отвращение и досаду» по поводу бесчинств старшекурсников, традиционно происходящих после окончания футбольного матча между Оксфордом и Кембриджем. Но и в этом вопросе он был не вполне последователен. Прочитав за завтраком в Сандрингеме газетный отчет об одном из таких университетских буйств, он через стол заметил одному из видных проконсулов: «Кажется, Ваш сын вчера вечером тоже был моим гостем».
Таким же противоречивым был и подход короля к волнениям на промышленных предприятиях. Не лишенный сочувствия к тяжелому положению забастовщиков, он тем не менее считал, что ни один спор не следует решать через насилие, угрозы и прочие нарушения закона. С одной стороны, он вынимал из собственного кармана деньги на помощь нуждающимся, с другой — требовал примерно наказать тех, кто устраивает беспорядки. Во время забастовки железнодорожников 1911 г. он направил министру внутренних дел следующую телеграмму:
«Поступающие из Ливерпуля сведения показывают, что положение там больше похоже на революцию, чем на забастовку. Надеюсь, что правительство, побуждая лидеров забастовки и хозяев к
