Однако при всей его нежной привязанности к жене он на первых порах не смог поддержать и подбодрить ее в новых для нее обстоятельствах, а также защитить от враждебного отношения со стороны своей семьи. Хотя и добрая по натуре, принцесса Уэльская не единожды демонстрировала раздражение по отношению к своей чересчур утонченной невестке; впоследствии было замечено, что из тех памятных вещей, которыми окружала себя королева Мария — только на ее письменном столе стояло более девяносто предметов, — ничто не напоминало о ее свекрови. Принцесса Уэльская, одновременно радуясь счастью сына и горюя о том, что вынуждена делить с кем-то его любовь, едва скрывала ревность, связанную с нарушительницей ее спокойствия. Три ее дочери относились к невестке еще более нетерпимо. Завидуя способностям Мэй и ошибочно принимая присущую ей застенчивость за высокомерие, они всячески старались унизить ее достоинство. Самая язвительная из всех, принцесса Виктория как-то раз заявила гостям в Виндзоре: «Не пытайтесь разговаривать за обедом с Мэй — ведь все знают, что она нагоняет смертельную скуку». А принцесса Луиза, с презрением отзываясь о морганатическом происхождении герцогини Йоркской, высказывалась так: «Бедная Мэй! Бедняжка! С ее-то вюртембергскими руками!»
Эти первые годы брака сильно подорвали ее уверенность в себе. Страдая от недостаточной поддержки со стороны любимого, но немного замкнутого мужа, ощущая на себе злобные взгляды, которые были убедительнее любых слов, она постоянно находилась во враждебном окружении. Ее старая подруга Мейбл, графиня Эрли, после одной эмоциональной встречи с Мэй писала:
«Еще девушкой она была робкой и сдержанной, но теперь ее робость настолько усилилась, что только в моменты откровенности она бывает сама собой. Твердая броня, которой она постепенно обрастает, скрывает теплоту и нежность ее личности».
Императрица Пруссии Виктория отмечала в ее манере поведения «чрезвычайную холодность, отчужденность и даже надменность: при каждой встрече приходится заново разбивать лед отчуждения». Правда, императрица, старшая дочь королевы Виктории, никак не могла забыть того, что принцессу в свое время предпочли ее собственным дочерям, когда выбирали невесту сначала принцу Эдди, а потом принцу Георгу. Однако и те, кто был благожелательно к ней настроен, находили, что Мэй не хватает светской непринужденности. В 1894 г. сэр Генри Понсонби, просидев рядом с ней за столом три вечера подряд, сказал своей жене: «Она хорошенькая и даже, можно сказать, роскошная женщина, но безнадежно скучна». Одна придворная дама тут же добавила: «Она умная женщина и имеет много собственных идей, и если она сумеет изменить манеру поведения, то станет играть в обществе весьма положительную роль. А пока что люди говорят, что она чересчур важничает».
И лишь королева Виктория, едва ли не единственная во всей королевской семье, любила и ценила Мэй. «С каждым разом, когда Вас вижу, — говорила она Мэй, — я все больше и больше Вас люблю и уважаю. Я искренне рада, что у Джорджи есть такой партнер, который может помочь и подбодрить его в трудную минуту». Тем не менее ее пусть доброжелательные, но все же несколько нервирующие вопросы и советы навсегда наложили отпечаток на характер принцессы Мэй. В 1934 г. королева Мария была приглашена на выставку исторических костюмов, которая проводилась в Лондон-Хаус. В углу отдельно стоял манекен, на который было надето простое черное шелковое платье, некогда принадлежавшее королеве Виктории. Войдя в комнату и увидев знакомую коренастую фигуру, королева Мария вздрогнула от неожиданности и воскликнула: «Господи, откуда же они это взяли?!» В этот момент она вновь превратилась в испуганную молодую женщину, трепещущую перед величественной королевой — бабушкой мужа.
Герцог Йоркский был избавлен от подобных переживаний, однако вскоре после женитьбы ему пришлось, так сказать, вернуться за парту. Преподать двадцативосьмилетнему морскому офицеру основы конституционной формы правления должен был Дж. Р. Таннер, член совета Кембриджского колледжа Святого Иоанна. Своего необычного ученика он заставил сделать краткое изложение классической работы Уолтера Бейджхота «Английская конституция». Королева, однако, была недовольна тем, что для просвещения ее внука избраны труды столь поверхностного и безответственного комментатора. В доверительном письме к принцессе Мэй она вновь вернулась к любимой теме: «Я надеюсь, что Вы подзайметесь с Джорджи французским и немецким, поскольку
Этот недостаток, который герцог так и не смог преодолеть, помогает объяснить его редкую для моряка нелюбовь к путешествиям за границу. В 1894 г., сопровождая своего отца в Россию на похороны царя Александра III, он писал жене из Санкт-Петербурга: «Я действительно считаю, что обязательно заболею, если мне придется надолго с тобой расстаться». Один из придворных иначе объясняет, почему Георг так рвался домой: «Я думаю, герцогу Йоркскому здесь просто скучно, и он очень тоскует по охоте». Принц Георг редко пренебрегал своими монаршими обязанностями, однако в те безмятежные годы главными центрами притяжения для него были семья и спорт.
На самом деле от него не так уж часто требовалось появляться на публике, через сто лет члены королевской семьи взяли на себя намного большие обязанности. В течение сорока лет, проведенных королевой почти в полной изоляции, принц и принцесса Уэльские исполняли практически все церемониальные и светские обязанности монархов. В глазах всего мира, однако, суверен оставался сувереном, наследник королевы — ее элегантной заменой, а остальные — всего лишь бледным отражением царственного сияния. Это хорошо понял персидский шах во время своего визита в Англию. Будучи приглашен в Уэддсдон, в дом барона Лионеля де Ротшильда, он был весьма раздражен тем, что принц Уэльский не явился туда лично, а прислал взамен сына. Надувшись, Наср эд-Дин ретировался в спальню, откуда его удалось извлечь только при появлении приглашенного хозяевами артиста-фокусника.
Хотя обязанности герцога, связанные с необходимостью представлять монархию, едва ли можно было назвать изнурительными, он всячески сопротивлялся любым попыткам их расширить. В апреле 1896 г. лорд Солсбери, премьер-министр и почетный ректор Оксфорда, пригласил его совершить официальный визит в университет. Из Кобурга, где Георг присутствовал на свадьбе родственников, он написал лорду письмо, прося перенести визит на следующий год, поскольку «после месячного отсутствия в Англии у меня будет много дел, заранее намеченных». Дневниковые записи герцога за это лето свидетельствуют, однако, что дел у него было совсем немного. В июне он вместе с отцом и дядей, герцогом Коннаутским, голосовал в палате лордов за закон, разрешающий жениться на сестре умершей жены. Возмущение епископов подобным вмешательством в брачные дела королевской семьи было позднее компенсировано присутствием герцога на похоронах архиепископа Кентерберийского Эдварда Бенсона. Между этими двумя событиями герцог Йоркский присутствовал на скачках в Дерби, где победила принадлежавшая его отцу лошадь по кличке Персиммон;[18] посетил свадьбу своей сестры Мод, вышедшей замуж за датского принца Карла; а в Мальборо-Хаус наблюдал за работой новейшего изобретения под названием «синематоскоп». Тут открылся охотничий сезон, и герцог смог окончательно сбросить с себя бремя светских обязанностей.
В сущности, он был сельским жителем. Герцог Кембриджский, наблюдая за тем, как его племянник и крестник открывает новый пешеходный мостик и шлюз в Ричмонде, восхищался его выправкой, четкой дикцией и технической хваткой, но вместе с тем беспокоился из-за того, что будущий наследник трона «терпеть не может Лондон и ненавидит светское общество». Одним из преимуществ Йоркского коттеджа, с точки зрения владельца, являлось то обстоятельство, что его комнаты были слишком малы для каких-либо приемов. И хотя к этому объяснению нельзя было прибегнуть, когда герцог занимал просторные апартаменты Йорк-Хаус или Сент-Джеймсского дворца, он и в Лондоне принимал гостей так же неохотно, как и в деревне. Тем не менее, когда герцог и герцогиня Йоркские все же устраивали приемы, они проводили их в соответствии с хлебосольными традициями того времени. В Йорк-Хаус, который, как и коттедж в Сандрингеме, герцог обставил, не посоветовавшись с женой, первый званый обед состоялся 4 марта 1894 г. Гостей, среди которых были только члены королевской семьи, угощали устрицами, бульоном и густым супом, камбалой и палтусом, закусками по рецептам французской кухни, бараниной, цыплятами, куропатками, спаржей, суфле, абрикосовым пирогом и мороженым. Через несколько дней состоялся более официальный прием — в честь нового премьер-министра лорда Розбери, на котором также присутствовал его предшественник — господин Гладстон.