премьер-министр. Его место занял не ведающий подобных сомнений лорд Дурхэм, увлекающийся скачками пэр и рыцарь ордена Подвязки. Специальный отбор в свиту прошли: лорд Крюэ, прощенный за его участие в конституционных неурядицах ноября 1910 г., — один из немногих либералов-министров, которых король считал близкими по духу; Джон Фортескью, королевский библиотекарь и историк британской армии; виндзорский скотник и три коровы. 11 ноября 1911 г. все погрузились на новый пароход «Медина», который через три недели должен был приплыть в Бомбей. После нескольких дней шторма, вызвавшего у многих морскую болезнь, волнение улеглось и появилось солнце. Король слушал оркестр военно-морской артиллерии, игравший его любимую пьесу «В тени»; королева читала Редьярда Киплинга и А. Э. У. Мэйсона.
Прибытие в Индию омрачило только одно облачко. Королевская свита, очевидно, посчитав лорда Хардинджа, поднявшегося на борт «Медины», чтобы приветствовать короля-императора, весьма незначительным лицом, не стала оказывать ему традиционных почестей. Конечно, в тот момент, когда король прибыл в Бомбей, Хардиндж перестал быть вице-королем, однако он оставался генерал- губернатором, первым из подданных на субконтиненте, о чем и не преминул напомнить самым недвусмысленным образом. В противоположность ему Крюэ проявил такую скромность, что даже вычеркнул свое имя из подготовленного вице-королем списка награжденных. Хардиндж, однако, унаследовал от Керзона не только напыщенность, но и трудолюбие. По его указанию в окрестностях новой столицы было разбито 40 тыс. палаток — это был не столько лагерь, сколько палаточный город с населением в 300 тыс. человек.
Ради их комфорта, хвастался вице-король, за один месяц было уничтожено 90 тыс. крыс. Короля обрадовала перспектива пожить без удобств, в палатке, королева же, которую, возможно, не совсем убедила радужная статистика, касающаяся крыс, предпочла бы иметь над головой прочную крышу. Следует, однако, сказать, что предназначенные для короля и его свиты апартаменты, обитые шелком и устланные коврами, отличались удивительным великолепием. Единственной опасностью оставался огонь. Одно такое возгорание заставило отменить фейерверк, который собирались устроить во время королевского приема под открытым небом, второе вынудило герцогиню Девонширскую выскочить из своей палатки в халате и без прически — ее волосы были заплетены в косу.
Несмотря на многомесячную подготовку, торжественному въезду короля в Дели недоставало пышности. Индийские князья предлагали использовать для этого слонов, в течение столетий символизировавших власть императора, но их предложение было отвергнуто по соображениям экономии и безопасности. Король-император въехал в город на коне. Не являясь, однако, опытным наездником, он отверг предложенную вице-королем строевую лошадь, угольно-черного чистокровного коня ростом в семнадцать ладоней,[63] и предпочел каурую кобылу спокойного нрава, но весьма скромной внешности. В фельдмаршальской форме и белом тропическом шлеме, закрывавшем большую часть лица, король на фоне своих адъютантов практически ничем не выделялся. «Многие его не узнали, — писал один конюший, — только и было видно, как люди обшаривают свиту взглядом». Наконец было принято запоздалое решение: король должен ехать отдельно от свиты, вслед за королевским штандартом.
Но если кто-то и был разочарован, то ненадолго. Уже через пять дней население Дели стало свидетелем самого великолепного спектакля за всю историю Индии. Лондонская «Таймс» с ее склонностью к пышным фразам оказалась здесь как раз к месту:
«Великолепная церемония коронации, больше года занимавшая людей во всей Индии, потребовала тщательной подготовки и привлекла на торжество более четверти миллиона человек со всех концов страны. Она состоялась сегодня на обширной равнине неподалеку от Дели. Восседая на троне высоко под золотым куполом и глядя на север, откуда они прибыли, Их Величества король-император и королева-императрица принимали шумные приветствия ста тысяч подданных. Кульминация церемонии вполне соответствовала восточным представлениям об имперской власти. Монархи сидели одни, с отчужденным и в то же время благосклонным видом, вознесенные над толпой, но видимые всем, в богатых одеяниях, окруженные сияющими эмблемами власти, охраняемые сверкающими шеренгами войск; привлекая к себе внимание гордых индийских князей, они являлись центральными фигурами самого величественного собрания из всех, что когда-либо проводились на Востоке.
Это зрелище навсегда осталось в памяти у тех, кто его наблюдал. Никто из зрителей, включая последнего кули, с благоговением взиравшего на подножие трона, не остался равнодушен к нему. Двух мнений тут быть не может — торжественная церемония оказалась весьма успешной, с триумфом подтвердив правоту того мудрого предвидения, на основе которого замышлялась. Явление короля-императора своим индийским подданным прошло настолько великолепно, что не может быть подвергнуто какой бы то ни было критике».
Даже сам король, который обычно старался избегать гипербол, назвал торжественный прием «самым красивым и замечательным зрелищем из всех, что я когда-либо видел». Окончание его отчета звучит, однако, весьма прозаически:
«Достигли лагеря в 15 ч. Порядочно устал после того, как проносил три с половиной часа корону, от нее болит голова, так как она очень тяжелая…
После этого устроили прием в большой палатке, пришло пять тысяч человек, жара была просто чудовищная. Лег в 23 ч., довольно уставшим».
Всеобщая демонстрация преданности была омрачена лишь одним неловким инцидентом. Геквар города Барода,[64] как и остальные его собратья-махараджи, появился на торжественной церемонии в праздничном убранстве, украшенном драгоценными камнями, которое, однако, снял незадолго до появления короля-императора. Когда же наступила его очередь засвидетельствовать почтение своему суверену, он встал перед ним в повседневном платье-махратте, с тростью в руке. Небрежно поклонившись, он резко повернулся и вернулся на свое место. Впоследствии геквар отрицал, что имел намерение показать неуважение к королю-императору, и принес извинения. Король их принял, однако сомнения в преданности геквара у него остались.
Исполнив свой долг, король теперь мог требовать законную награду: две недели охоты на тигров, носорогов и медведей. В течение предыдущего года он думал о непальской экспедиции едва ли не столько же, сколько о самом торжественном приеме. «Так как, вероятно, охота на такую крупную дичь выпадает мне в первый и последний раз в жизни, я, конечно, хотел бы провести в Непале как можно больше времени», — говорил он вице-королю. Крюэ, который предпочел бы вместо этого совершить официальную поездку в Мадрас, жаловался Хардинджу: «Это просто несчастье, когда общественный деятель имеет какое-либо влечение, столь сильно проявляющееся, как та безумная страсть к охоте, которой страдает наш любимый правитель… Его представления о приличиях весьма искажены». Тем не менее и министр, и вице-король вынуждены были пойти навстречу пожеланиям короля-императора, радуясь тому, что он по крайней мере не собирался стрелять уток: для полубожества было бы уж совсем неприлично — пробираться по топям в болотных сапогах.
Непальский махараджа Чандра Шамшер Джунг проявил исключительное гостеприимство. В распоряжение короля было предоставлено шестьсот слонов, более 14 тыс. загонщиков и других слуг. В общей сложности было убито тридцать девять тигров, восемнадцать носорогов и четыре медведя, из которых на долю короля пришлось восемь носорогов, двадцать один тигр и один медведь. «Это рекорд, — отметил он, — и я думаю, его будет трудно превзойти». Побоище, однако, не произвело особого впечатления на лорда Дурхэма, который писал лорду Розбери, что убитые тигры не имели никаких шансов спастись. В намерения короля это не входило — он был бы только рад более серьезному испытанию его охотничьего мастерства.
Пока король охотился, королева отправилась на экскурсию в Агору (даже десятки лет спустя один из магазинов, которые она посетила, уверяет, что находится под ее патронажем), после чего совершила поездку в Раджпутану. Затмевая индийских князей великолепием недавно возвращенных семейных
