не дам согласия, мое правительство вынуждено будет уйти в отставку, и уже другая половина страны станет осуждать мой поступок, а всю Ирландию, за исключением Ольстера, охватит возмущение… В любом случае я не смогу снова появиться в Ирландии — положение вещей, которое следует признать нетерпимым и в котором до сих пор не оказывался ни один монарх».
Как вскоре выяснил король, некоторые члены правительства проявили по отношению к нему такое же бесчувствие, что и их соперники-юнионисты. Когда во время пребывания в Балморале он поделился с Льюисом Харкортом опасениями, что в Белфасте его освищут, дежурный министр невозмутимо ответил, что, если он не подпишет билль, его освищут на улицах Лондона. «Исключительный нахал» — так охарактеризовал король своего чересчур откровенного гостя. Спустя два месяца Харкорт навлек на себя еще большее неудовольствие Георга, когда во время публичного выступления в Брэдфорде предупредил, что любые антиконституционные действия короля «превратят трон в бесполезную развалину, которую никто не захочет восстанавливать». Лорд Стамфордхэм упрекал его за то, что, являясь членом кабинета, он затронул столь деликатную тему. «Выражения, которые Вы употребили, — продолжал он, — показались Его Величеству чересчур язвительными и поучающими».
Другие министры, однако, проявили больше понимания. Холден, который после пяти лет энергичной работы на посту военного министра только что стал лорд-канцлером, писал матери:
«В эти дни я просто восхищаюсь королем. Он проявил гораздо больше такта и рассудительности — качеств, присущих и его отцу, — чем я мог предполагать. Экстремисты-тори сейчас бомбардируют его самыми разными предложениями. То он должен распустить правительство и обратиться к народу, то отказаться от одобрения билля о гомруле — в общем, ему подкидывают самые дикие идеи. Он сохраняет спокойствие, понимает свой конституционный долг и готов оказать реальную помощь в поисках выхода».
Самым запоминающимся из всех этих предложений было то, которое сделал лорд Розбери. Рассматривая виндзорскую коллекцию миниатюр, он остановил свой взгляд на изображении Оливера Кромвеля и сказал радушному хозяину:
— Вот человек, который нам сейчас нужен.
— Чтобы отрубить мне голову? — спросил король.
— Чтобы распустить парламент, — пояснил Розбери.
Эшер тоже потревожил тень Кромвеля, причем его совет был столь же неутешительным, что и замечание Розбери. Король, заявлял он, может использовать все свое искусство, чтобы убедить министров, но, оказавшись не в силах отговорить их от выбранного курса, должен принять их совет, каким бы пагубным тот ни был для государства. Эшер сурово заключает:
«В конечном счете у короля нет другого выбора. Если конституционные доктрины об ответственности правительства хоть что-нибудь значат, король обязан подписать даже свой смертный приговор, если тот будет представлен ему за подписью министра, располагающего большинством в парламенте. Если этот фундаментальный принцип нарушить, конец монархии будет виден невооруженным глазом».
Король мог бы на это ответить, что казнь монарха, особенно если это войдет в конституционную практику, уничтожит монархию еще быстрее. Во всяком случае, он должен был не терять головы и пытаться спасти Ирландию от гражданской войны, одновременно сохраняя политическую беспристрастность.
Весной 1913 г., когда билль о гомруле начал второй из трех необходимых парламентских витков, при королевском дворе произошли важные изменения. Лорд Кноллис ушел на пенсию, оставив лорда Стамфордхэма в роли единственного личного секретаря суверена. Впрочем, это казалось вполне естественным. Кноллису уже исполнилось семьдесят шесть, он был на четырнадцать лет старше Стамфордхэма и после смерти короля Эдуарда согласился остаться в Букингемском дворце только после настойчивых уговоров нового монарха. «Придворный циркуляр» напечатал благодарность короля Кноллису за более чем полувековую безупречную службу. Во время частной аудиенции король повторил слова благодарности в более теплых выражениях и преподнес Кноллису серебряный чернильный прибор. За этими проявлениями любезности скрывалась, однако, целая история, причем не слишком радостная. 13 февраля 1913 г. король записал в дневнике:
«Видел Фрэнсиса и сказал ему, что два личных секретаря меня не удовлетворяют и что, возможно, лучшим для него решением было бы уйти в отставку. Он воспринял это вполне спокойно и сказал, что, по его мнению, я совершенно прав. Мне было очень неприятно говорить подобные вещи такому старому другу, как Фрэнсис, но я уверен, что это к лучшему».
Через три дня Кноллис дал Асквиту свое объяснение этому событию:
«Думаю, я должен поставить Вас в известность, что покидаю королевскую службу. Собственно говоря, практически ее покинул.
Строго между нами — мое положение стало почти невыносимым, и оно сделалось еще хуже из-за серьезных расхождений во мнениях между королем и его окружением (
Пропасть, разделившая двух личных секретарей после их сражения за мнение короля в ноябре 1910 г., в основном образовалась из-за причин политического характера. Каждый из них заботился об интересах хозяина, но Кноллис в глубине души был либералом, а Стамфордхэм — консерватором. Кноллис считал, что трон может быть наилучшим образом сохранен, если благоразумно подчиниться рекомендациям правительства; Стамфордхэм опасался, что подобное размывание королевской прерогативы приведет к краху как монархии, так и стабильности в обществе. Едины они были лишь в усердии, с которым выговаривали министрам за неудачную фразу или за то, что те оставляли короля в неведении о каком-либо решении своего ведомства. По более серьезным политическим вопросам, вроде вопроса о гарантиях, их позиции были совершенно противоположными.
Присущая Стамфордхэму резкость пера и языка еще более подчеркивала всю остроту противостояния их политических убеждений. 15 ноября 1912 г. он писал:
«Завтра исполнится два года с того дня, как Асквит начал свою политику запугивания и принуждения: он приставил пистолет к виску короля и в течение этого времени примерно так же обращался и с палатой лордов, и с палатой общин… Он еще получит свое».
Даже сам премьер-министр не был избавлен от увещеваний Стамфордхэма. «Вчера я получил от него письмо, — в том же году жаловался Асквит, — которое и по тону, и по содержанию крайне необычно для моего общения с короной». После случайной встречи в Букингемском дворце лорд Линкольншир написал о Стамфордхэме: «Он очень ревностный тори и, не колеблясь, демонстрирует свои цвета. Мне кажется, он постепенно превращается в угрозу обществу. Слава Богу, что Фрэнсис Кноллис продолжает служить». А когда Кноллис ушел в отставку, Хобхаус отметил гнетущее впечатление, которое это событие оказало на кабинет: «Все оплакивали потерю Кноллиса и жаловались на влияние Стамфордхэма, которому П.М. искренне хотел бы подрезать крылья». Таково было впечатление, которое производил в течение очень продолжительного времени — конец 1890-х — начало 1910 гг. — самый корректный, осторожный и политически беспристрастный личный секретарь британских монархов.
У Кноллиса тоже были свои критики. Юнионисты видели в нем союзника, а возможно, даже агента либералов и обращались с ним, по его словам, «с умышленной холодностью». Бальфур, который когда-то был его другом, испытывал такую антипатию к этому человеку и его методам, что к осени 1911 г. перестал встречаться с ним в неофициальной обстановке; а ведь из всех политиков Бальфур был не самым вздорным.
Причина разрыва заключалась в конституционном кризисе 1910 г. Кноллис, полный решимости
