других стран».
Когда в 1912 г. Стамфордхэм на несколько недель заболел, Уиграм вполне успешно справился со свалившимися на него обязанностями. «Он великолепно справился, — отмечал король, — не допустив ни одной ошибки; к тому же он очаровательный парень и очень жадный до работы. Мне повезло, что нашелся такой человек, как он». Стамфордхэм тоже высоко его ценил, даже написал в том же году матери Уиграма: «Его врожденная предусмотрительность, его аккуратность и здравый смысл, обаятельный и ровный характер, а также неустанная энергия и трудолюбие позволили ему успешно справляться с тем, что поставило бы в тупик даже не одного человека, а нескольких».
Сэр Фредерик Понсонби находил у своего коллеги гораздо меньше положительных сторон. Так, он делился впечатлением с лордом Хардинджем: «Он очень милый парень, очень усердный и деловой, но его горизонт ограничен, он не способен широко взглянуть на многие сложные вопросы, которые постоянно возникают. Он разделяет чисто британское презрение ко всем иностранцам, которое сейчас уже не в моде, а его политические взгляды такие же, как и у рядового офицера в Олдершоте».
Эта строгая оценка дает некоторое представление не только об Уиграме, но и о самом ее авторе. Фредерик (или просто — Фриц) Понсонби, сын личного секретаря королевы Виктории, находился при дворе с 1895 г. Так же, как и его отец, он с почтением относился к монархии, однако ему не хватало того чувства такта и той находчивости, которые сэр Генри проявлял в общении с упрямой старой леди. Вообще же семейство Понсонби всегда отличалось резкостью суждений. Королева Виктория однажды даже потребовала от леди Понсонби, чтобы та велела мужу в ответ на замечания королевы не говорить: «Это абсурд!» Сама леди Понсонби также позволяла себе резкость в высказываниях, например, однажды она назвала придворную даму «глупо цепляющейся за все досадные мелочи этикета». Их сын унаследовал от родителей ту же независимость суждений, демонстрируя порой излишнее упрямство, которое вызывало раздражение.
В самом начале придворной карьеры он невольно нанес королеве глубокое оскорбление. Одной из причин назначения Понсонби конюшим было желание угодить его отцу, другой — предположение, что за время пребывания в должности адъютанта лорда Элджина, предшественника Керзона на посту вице-короля, младший Понсонби приобрел навыки, необходимые для правильного обращения с ее индийскими слугами. Среди них любимцем королевы был Абдул Карим, которого она сначала назначила своим мунши, то есть учителем, а потом личным секретарем по делам Индии. Большая часть двора не одобряла это назначение, отчасти из-за расовых предрассудков, отчасти из-за уверенности в том, что мунши состоит в переписке с индийскими диссидентами. В отместку придворные решили дискредитировать Абдул Карима, поставив под сомнение его социальное происхождение. Под их давлением королева телеграммой потребовала от Фрица Понсонби, который должен был в связи с назначением конюшим вот-вот покинуть Индию, встретиться с отцом мунши. По ее сведениям, тот был практикующим врачом или даже главным хирургом индийской армии. Однако Понсонби обнаружил, что этот человек служит аптекарем в тюрьме Агры. Разочарованная этим известием, королева заявила Понсонби, что он, должно быть, виделся не с тем, с кем следовало. Вместо того чтобы уступить ей в столь чувствительном вопросе, он стал настаивать на своей правоте. В результате в течение первого года его службы при дворе королева едва с ним разговаривала и ни разу не пригласила к обеду. Что же касается непотопляемого Мунши, то его гордость была успокоена тем, что он стал кавалером ордена Индийской империи.
Уже вернув себе расположение королевы, Понсонби вновь совершил проступок: он женился, хотя ради удобства королевы и откладывал это событие три года. Как и лорд Китченер, королева была убеждена, что ни одна жена не в состоянии хранить секреты мужа.
За те девять лет, что Понсонби прослужил помощником личного секретаря Эдуарда VII, над его головой несколько раз сгущались тучи, но в конце концов все обошлось. Королю нравились его пристрастие к церемониалам, присущий ему космополитизм и прекрасное владение французским языком. В отличие от своего отца, который однажды шокировал короля, появившись на обеде с двумя одинаковыми юбилейными медалями на груди, Фриц завоевал уважение монарха великолепными знаниями во всем, что касалось орденов, прочих наград и знаков отличия; за время правления Эдуарда он сам получил их чуть ли не дюжину. Весьма характерным для Понсонби было и то, что он самостоятельно научился стенографии, чтобы лучше вести королевские дела.
С воцарением Георга V Понсонби продолжал оставаться помощником личного секретаря, хранителем дворцовых традиций и этикета. Мастерство рассказчика и репутация тонкого ценителя кларета обеспечили ему успех в свете. Было, однако, довольно сложно содержать на тысячу с небольшим фунтов в год жену и двоих детей. В 1912 г. он надеялся стать губернатором Бомбея, однако, когда Асквит узнал, что отъезд Понсонби не понравится королю, это назначение не состоялось. Мысли Понсонби часто обращались к возможностям увеличить свой доход, иногда достаточно фантастическим, вроде написания киносценариев или отыскания сокровищ короля Иоанна, погребенных на дне залива Уош.
«Короли не любят, когда им возражают или противоречат, — любил говорить Эшер, — даже лучшие из них». Признавая эту истину, Понсонби тем не менее всю жизнь откровенно высказывал свое мнение. В более поздние годы он писал:
«Король Георг V ненавидел неискренность и лесть, но со временем так привык к тому, что люди с ним соглашаются, что болезненно воспринимал даже дружескую откровенность. Одно время он невзлюбил меня, считая, что я из принципа не соглашаюсь с любым его мнением, но затем стал относиться ко мне как к неизбежному злу».
Такое не слишком приятное признание подтверждается одним свидетельством, относящимся как раз к этому времени. В первые годы царствования король часто играл с придворными в королевский теннис, или, как он еще называется, теннис на закрытом корте. Вот описание одного из таких состязаний, состоявшегося в 1913 г.; оно содержится в письме Понсонби, адресованном жене:
«Мы играли в теннис — король, Дерек Кеппел, Гарри Верни и я; игра шла довольно скверно. Похоже, Уиграм и Вилли Кадоган приучили короля к неспешному темпу. И вот, когда мы сыграли в нормальную игру, король надулся и после первого сета отказался играть дальше, сказав, что мы ничего не понимаем и должны играть медленно. Я был взбешен, так как терпеть не могу вялую игру, и преувеличенно медленно, просто по-детски стал посылать мяч через сетку. Это скоро надоело королю, который заметил, что все это абсурдно выглядит, и возле сетки у нас состоялась перебранка… Немного поостыв, король сказал: „Ладно, играйте, как хотите“. Тогда я начал гасить мяч, он опять надулся и перестал вообще передвигаться по корту. После того как мы с Дереком выиграли два сета, наступила неловкая пауза. Тогда я посоветовал ему попробовать подрезать мяч так, как это делаю я, и предложил сыграть с ним против Гарри Верни и Дерека с форой в 15 очков. На самом деле я знал, что мы можем дать им и все 30. И вот мы начали и отлично сыграли, король прекрасно подрезал мячи, у них не было никаких шансов — с таким преимуществом мы играли. Е.В. сделал несколько поистине великолепных ударов, это была уже совсем другая игра, так что все закончилось благополучно. Но я все же собираюсь сказать Уиграму, что ему не следует подобным образом раболепствовать перед королем».
Средних лет монарх, ищущий отдохновений от забот, связанных с гомрулем, вряд ли особенно нуждался в столь дерзком наставнике. В лице Чарлза Каста он уже располагал одним человеком, который говорил ему всю правду, второй такой придворный был явно лишним. Тем не менее король, очевидно, видел у Понсонби не только эти неприятные качества, поскольку в дальнейшем возвел его в ранг личного казначея[66] и осыпал множеством наград. Став в июне 1935 г. лордом Сайсонби, он оставался на королевской службе до конца жизни.
С отставкой Кноллиса, последовавшей в марте 1913 г., Стамфордхэм стал самым близким из доверенных лиц короля и главным каналом связи между ним и правительством. Однако лишь в августе, через месяц после того, как билль о гомруле был во второй раз принят палатой общин и отвергнут палатой лордов, его искусство убеждения и мастерство составления официальных бумаг впервые подверглись серьезному испытанию. В течение лета представители всех партий активно делились с приходившим во все
