Той же осенью лорд Берти, британский посол во Франции, приехав в Лондон в отпуск, как-то ужинал в «Карлтон-отеле»: «Я обнаружил, что ресторан набит до отказа. Никаких признаков войны, если не считать, что кое-кто из мужчин одет в хаки и несколько человек прихрамывают. Все остальное — как в безоблачные довоенные времена: платья с низким вырезом (очень низким), почти все мужчины во фраках, а большинство еще и в белых жилетах».
Но еще больше его шокировало нежелание политиков и высших чиновников показать пример сдержанности: «Во время поездки на континент менее чем на сорок восемь часов один британский министр и пять его спутников вместе с тремя слугами выпили, или по крайней мере подписали счет на 27 бутылок вина по цене от 2 до 12 франков за бутылку, 39 стаканов ликера и 19 бутылок пива. Кто из путешествующих за свой счет станет пить в вагоне кларет по 12 франков за бутылку? Это просто позор, что подобные вещи совершаются за счет общества».
Уже в конце войны, в январе 1918 г., личный секретарь Бонара Лоу, обедая в Париже вместе с чиновником из Казначейства Мейнардом Кейнсом, жаловался, что «не мог найти сухого шампанского, но бренди „Наполеон“ был великолепен». Через несколько дней в ресторане «У Максима» его «обед состоял из устриц, форели, цыплят, зеленого горошка, фруктов, кофе, кларета — красного и белого, ликера и бренди… После этого мы отправились в „Фоли Берже“». Секретариат Комитета имперской обороны отпраздновал присвоение рыцарского звания Морису Ханки ужином из восьми блюд в «Клубе армии и флота»; приглашения имитировали официальные письма и были отпечатаны на бледно-зеленой бумаге, всегда использовавшейся данным департаментом.
В противоположность этому король и королева установили суровые ограничения на свои частные и общественные развлечения. «Я не могу разделить ваши трудности, — обращаясь к войскам, говорил король, — но сердцем я каждую минуту с вами». Сохраняя основы монархии, он в то же время следил, чтобы непреодолимая пропасть не отделяла его от солдата или моряка, находящегося на действительной службе. Он раздал большую часть своего гражданского гардероба и не заказывал новой одежды, за исключением сухопутной и морской формы. Пока шла война, он редко обедал вне дома и никогда не ходил в театр. Единственное развлечение, которое он позволял себе в Лондоне, — час-два в неделю заняться своей коллекцией марок. Балморал был закрыт, сады во Фрогморе в результате энергичного труда превратились в картофельные плантации. И хотя во время коротких визитов в Сандрингем король все-таки продолжал охотиться, это можно было считать его патриотическим вкладом в кладовые страны. Генерал Сматс, южноафриканский представитель в имперском военном кабинете, в октябре 1917 г. написал королю из отеля «Савой», благодаря за связку фазанов, шесть куропаток и зайца, «которые весьма радуют в эти дни скудных рационов и контроля за распределением продовольствия».
И без того относившаяся к числу самых экономных хозяек, королева с подлинным энтузиазмом принялась искоренять любые излишества. Личный секретарь Бальфура отмечал, что придворный, направляясь на дежурство в Букингемский дворец, с ужасом констатирует разницу между его собственными достаточно роскошными столом и прислугой и тем спартанским режимом, что царит при королевском дворе. Как-то один конюший, опоздавший на завтрак из-за телефонного звонка, обнаружил, что на столе ничего не осталось, и позвонил, чтобы заказать вареное яйцо. «Даже если бы он заказал дюжину индеек, то не вызвал бы большего переполоха, — писал Понсонби. — Король обвинил его сначала в том, что он раб своего желудка, потом в антипатриотичном поведении и зашел так далеко, что даже намекнул, будто из-за его обжорства мы проиграем войну». Мясо цыплят и ягнят было удалено из королевской кухни; его заменили курами и бараниной, причем отнюдь не в изобилии. Члены королевской семьи больше не получали каждый раз за столом чистую салфетку, потому им приходилось пользоваться таким экономичным устройством, как кольцо для салфетки. В один чудесный летний день король и королева заказали чай в коттедже Аделаиды, что находится в Виндзорском парке; его подал один-единственный слуга из очень грязного чайника вместо привычного серебряного самовара.
Все гости единодушно отмечали простоту пищи, по крайней мере по сравнению с мирным временем. «Помню, это был весьма скромный обед, — отмечала миссис Фортескью, жена королевского библиотекаря. — Густой куриный суп с пряностями, палтус, креветочный соус, овощные котлеты, зеленый горошек, молодой картофель, молодые побеги спаржи, холодный заварной крем в фарфоровых чашках, десерт». Будущий премьер-министр Невилл Чемберлен зафиксировал меню, включавшее в себя «суп, кумжу, цыплят, а на сладкое какое-то отвратительное розовое желе». Даже традиционный обед на тридцать две персоны, подаваемый в Букингемском дворце по случаю ежегодного дня скачек, в 1917 г. включал в себя лишь суп, рыбу, цыплят и макароны — без мяса и вина. Это сильно контрастировало с обедом, данным в том же году президентом Французской Республики: икра, форель, седло молодого барашка, жареные куропатки и жареные фазаны, салат, мороженое-ассорти, клубника, пирожные, виноград, персики и груши.
Лишь в последний год войны британское правительство издало распоряжение об общественном питании, вводившее два рыбных дня в неделю и нормированную продажу жиров, хлеба и некоторых других продуктов. И хотя нормы в основном касались гостиниц и ресторанов, эти ограничения стали дополнительным бременем и для частных лиц, в том числе для самых богатых. Правда, это распоряжение никак не могло повлиять на строгий режим экономии, который к этому времени уже был введен в Виндзоре и Букингемском дворце, но в остальных местах нововведение вызвало сильный шок. Одна из дам, побывавшая в гостях у Асквитов, жаловалась в дневнике: «Я съела крошечного бекаса, но лучше бы их подавали как мелкую рыбу».
Один чересчур ретивый министр как-то заверил короля, что, если бы Букингемский дворец был подвергнут немцами бомбардировке, на народ это оказало бы стимулирующий эффект. На что король немедленно ответил: «Да, но вот на меня скорее гнетущий». Рискуя нарваться на примерно такой же ответ, Ллойд Джордж весной 1915 г. поднял еще одну, столь же неприятную тему. Он предложил королю подать пример народу и на время войны отказаться от употребления алкоголя. То, что при других обстоятельствах могло бы показаться дерзостью, было вызвано беспокойством канцлера, связанным с разрушительными последствиями беспробудного пьянства, которому предавались заводские рабочие, особенно те, кто оказался занят в производстве вооружений и судостроении. «Пьянство приносит в этой войне больше ущерба, — говорил Ллойд Джордж на встрече со своими земляками из Уэльса, — чем германские субмарины, вместе взятые».
Являясь человеком умеренных привычек, король все же выпивал немного вина за обедом и стакан портвейна после ужина. Тем не менее он сразу же откликнулся на этот патриотический призыв. 30 марта 1915 г. Стамфордхэм писал Ллойд Джорджу: «Если уж это так решительно рекомендуется, Его Величество готов показать пример, отказавшись от употребления алкогольных напитков как лично, так и при дворе, чтобы в дальнейшем в этом смысле не было различий между богатыми и бедными».
Частным образом король все же позволял себе немного поворчать. «Это страшно надоедает», — говорил он своему дяде герцогу Коннаутскому. Те же чувства он высказывал, правда, в более деликатных выражениях, лорду Хардинджу: «Должен признаться, что полное воздержание от алкоголя для меня неприятно».
К самоотверженности короля отнеслись не столько уважительно-восторженно, сколько грубовато- насмешливо. По какой-то нелепой случайности в «Придворном циркуляре» сразу после королевского эдикта об алкоголе следовало извещение о том, что «замок покинули граф Розбери и достопочтенный Э. Дж. Бальфур, член парламента». На следующий день, выразив в письме благодарность королю за гостеприимство, Розбери добавил: «Я никогда не забуду грустный праздник в понедельник, когда алкоголю было с явной грустью сказано последнее „прощай“, и хлынувший во вторник водный поток».
Говорили, что на Розбери, выпившего стакан непривычного для него имбирного лимонада, напала такая икота, что он не смог закончить разговор с королевой. А Этти Десборо, придворная дама, написала своей подруге:
«О Виндзорском замке после того, как там бросили пить, говорят грустные вещи. Запрет на алкоголь настроения, понятно, не поднял, и на двери винного погреба повесили траурную повязку, а Чарли Каст в первый вечер после ужина совсем пал духом; единственной, кто оставался веселым, была Марго, которая периодически делала большие глотки из пузырька с лекарством и много болтала; остальные заговаривали только затем, чтобы с ней поспорить».
